Я ещё немного посмотрел вслед трактирщику и Рудо – пёс у меня умный, не станет терпеть, если что будет не по нему. Я успокоился и прошёл в трактир.

Внутри душно пахло едой: капустной похлёбкой, пирогами с дичью, хмельным пенным. Были и другие запахи: дыма, табака, пота и немытых тел посетителей, которые шумными компаниями жались поближе к очагу. От меня тоже пахло не лучшим образом, так что меня не смущали грязные селяне. Я скромно сел в углу и ненавязчиво положил локти на стол: пусть молоденькие разносчицы видят мои соколиные крылья.

Ко мне тут же подскочила девка: круглолицая, светловолосая, поцелованная солнцем в обе румяные веснушчатые щёки.

– Брусничного пенного, – сразу попросил я. – И чего-нибудь поесть.

Девка ускакала и вернулась так быстро, что я даже не успел запомнить лица остальных посетителей. Передо мной появилась чарка пенного – такого ароматного, какое варят только в тех Княжествах, по которым тянется Великолесье. Лесовые следят, чтобы брусника урождалась крупная, с ноготь большого пальца, рдяная, как кровь, и горько-сладкая, как мёд. В обмен они просят всего ничего…

– Вечер добрый, соколик, – прощебетала девка, подсаживаясь ко мне. – Устал?

Я хмуро отпил пенного и придвинул к себе миску с заячьей похлёбкой. Девушка подвинула свой стул ещё ближе, ласково заглядывая мне в глаза.

– У нас и комнаты есть. Отдохни, соколик.

– Кречет, – буркнул я. Не люблю, когда всех соколов зовут одним именем. Мы все разные.

– А меня Летавой зовут, – обрадовалась девка, посчитав, наверное, что я склонен беседовать с ней. – Знаешь, почему? Матушка моя летавицей настоящей была.

– Думается, ты врёшь, – сказал я так мягко, как только мог. Девка всё-таки была недурной, жалко обидеть, но и верить небылицам нельзя. – Мы ведь не в Мостках, где люд с нечистецами привык спутываться.

– Грубиян! – вспыхнула Летава, но всё ж не ушла. Посидела немного, молча понаблюдала, как я расправляюсь с похлёбкой и пью пенное.

Я знал, что ей нужно от меня. Даже мог предугадать, что она скажет мне наутро. Будет проситься в княжий терем. Да только кто ж её возьмёт?

– Что ты делаешь у нас в Топоричке? – спросила она наконец, не совладав с любопытством. Прямо в глаза заглянула, а после пенного любая ещё краше, ещё румяней видится.

Руки у Летавы были мягкие, полные – как я люблю. И волосы такие соломенные, обласканные летним солнцем. Я ухмыльнулся ей – не улыбнулся доброй улыбкой, а лишь скривил рот так, как девкам почему-то нравится, и заглянул в синие глаза.

– Пустой еду. Нет у меня ни княжьего письма, ни посылки. Ищу одного человека, а по пути спасаюсь от других людей, лихих.

Рассказывать ей всю правду я, конечно, не мог.

Глаза Летавы по-детски зажглись, дёрнулись коричневые ресницы.

– Ой как! – Она едва не захлопала в ладоши от радости. Да уж, редко с ней соколы беседовали. – А кого ищешь? Может, подсоблю.

Я искал знахаря. Того единственного знахаря, который был нужен моему князю. Я осторожно спрошу о нём трактирщика. Трактирщика, но не молоденькую болтливую разносчицу. Не хватало, чтобы по глупости пустила какую молву о князе, которая, конечно, не может быть правдой.

Придвинулся к ней так, что почувствовал частое дыхание на своём горле, и тихо сказал:

– Может, тебя ищу, Летава-летавица.

Она ахнула и порывисто схватила меня за руку. Тут же смутилась, покраснела, но глаз не опустила. Значит, я не ошибся на её счёт.

– Веди в свои покои. Но учти: все настои у меня с собой.

– У меня свои тоже есть, – скромно прошелестела красавица и повела меня через весь зал на верхний этаж.

В таких трактирах часто бывает второй этаж с одной-двумя комнатушками для усталых путников. Нередко сами дочери трактирщиков предлагают своё приятное общество, а вырученные деньги относят отцам. Я не стал спрашивать у Летавы, дочь ли она усатому хозяину или простая наёмная разносчица. Какая мне разница? Красавица с таким благоговением взирала на мои рисунки-крылья, что я понимал: денег с меня тут не возьмут, но хотя бы серебряную монету оставлю за пристроенного Рудо, за угощение да за ночлег.

В комнатушке оказалась настоящая дубовая кровать с периной и пушистым одеялом. Если б не Летава, я бы зарылся под одеяло с головой да проспал бы до самой зари, но девка закрыла дверь на ключик и принялась расплетать медовую косу. Я снял с пояса мешочек и поставил перед Летавой пузырёк с заговорённым настоем.

– Выпей прямо сейчас. Не хочу проблем от тебя, хоть ты и хороша собой.

Летава потупила взгляд и послушно взяла в руки пузырёк.

– Выпью, Кречет. Ты умойся пока, вон таз с тёплой водой. Отец сам для тебя согрел.

Значит, я не ошибся и усатый трактирщик родитель Летаве.

Я умылся, снял верёвку, стягивающую волосы, и сел к Летаве, которая уже ждала меня на перине, так же скромно глядя на свои, сложенные на коленях руки.

* * *

Едва ночная темень подёрнулась мутным молоком, глаза мои сами собой раскрылись. Я не привык долго спать, пусть даже тело ломило от усталости. Наверное, прошло всего два-три часа, потому что в Топоричек я прибыл уже затемно. Летава дремала рядом, доверчиво прижавшись щекой к моей груди. Я осторожно, чтобы не разбудить, перекатился на бок, но дочка трактирщика зашевелилась и промолвила сонно:

– Возьми меня с собой в княжий терем, соколик.

Я сделал вид, что ничего не слышал. Так и знал. С самого начала знал, что она это скажет. Все девки за этим со мной и идут, каждая поутру эту песнь заводит. Всех их, сельских да деревенских, манит сказочный княжий терем, которого они и в глаза-то никогда не видели. Думается им – соколы могут всех любовниц туда приводить, чтобы им, красавицам, жилось там по-княжески. Но такого быть не может. Гонцы-соколы и сами подневольные, да ещё и семей иметь не могут. Только кажется красавицам, что всё это блажь, что врут всё гонцы, чтобы их жалели да хмельным угощали.

Я оделся и проверил оружие. Всё на месте. Из поясных сумок не пропало ни единого сухого кусочка лисьедуха, ни одного целебного листочка и ни единой монеты. Стало быть, могу двигаться дальше, только Рудо нужно забрать.

Было слышно, как позади меня Летава ворочается на перине.

– Ну возьми, Кречет! – В голосе уже слышалась мольба. – Неужто я плохой подругой тебе была?

– Хорошей, – ответил я и обернулся. В нежных сумерках заспанное лицо Летавы было милым и жемчужно-розовым, как лепесток водяной лилии. – Но в терем тебе нельзя.

Летава недовольно сдвинула брови и свесила с кровати красивые белые ноги. Подошла ко мне в одном исподнем и обняла сзади, приникла тёплым мягким телом.

– Тогда другое для меня сделай, Кречет. Ты с лесовым ведь дружишь?

Не можешь получить с овцы целую шкуру – отщипни хотя бы клочок. Легко же ты, Летавушка, попрощалась с жизнью в княжьих покоях. И не чаяла, стало быть, просто так болтала.