– Ним, пошли отсюда! – крикнул Фелдо. Его голос потонул в криках команды и шуме волн. – Штормить начинает.

Он потянул Нима за рукав, но тот не смог сдвинуться с места. Жуткая чернота неба очаровала его, приковала взгляд к себе, и ноги отказывались слушаться. Наверху раскатисто заворчал гром, гулкий и низкий, и казалось, будто звук проникает сразу в голову, чтобы одурманить и позвать за собой.

Судно сильно тряхнуло, что-то затрещало так, что заглушило даже грохот грома, и Ним почувствовал, как его тащит вниз. Вокруг стемнело так резко, будто на мир набросили плотное одеяло, а на реях мачт вдруг засияли огни, резвыми светляками пробегая по дереву.

С неба хлынуло ледяным дождём, судно завалилось на бок, сбрасывая с мокрой палубы матросов, и Ним с криком покатился навстречу лютующей воде.

Его тут же с головой накрыло волнами, воздух выдавило из груди, всё тело пронзило острым холодом. Он забарахтался, силясь вынырнуть на поверхность, но в воду падали катящиеся с палубы бочки, теряя крышки и разбрасывая сушёные фрукты. Нима больно лягнул по рёбрам кто-то из команды, и он судорожно ухватился за ноги матроса, чтобы не уйти ещё глубже. В висках стучало смятение, страх и холод надели на Нима жестокие кандалы, и он уже приготовился к тому, что эти мгновения для него – последние и он никогда не доберётся до Княжеств и не вернётся назад, к матери и отцу.

Ним почувствовал, как его схватили за шиворот и потянули наверх. Он вскинул голову, с хрипами втягивая в себя воздух и отплёвываясь от солёной воды. Кругом плавали бочки, сталкиваясь на волнах деревянными боками и мешая людям выбраться на поверхность. Матрос, вытащивший Нима, теперь сам ушёл под воду, загустевшую от размокших сухофруктов. Ним ухватился одеревенелыми пальцами за бочку и изо всех сил старался не перевернуться на ней. Это было сложно: огромные волны накатывали одна за другой, не давая перевести дух, бушевал ливень, и всё вокруг сливалось в сплошное тёмно-серое марево, так, что нельзя было различить, где небо переходит в море.

Ним поискал глазами Фелдо или капитана, но не смог различить знакомых среди одинаково напуганных и отчаявшихся лиц. Он крикнул, но закашлялся. Громыхали волны, стонало небо, кричали и кашляли люди, трещало дерево корабля, который уже лежал на боку и всё сильнее клонился, грозя завалиться кверху брюхом. Нима на его бочке относило волнами дальше и дальше, как он ни старался развернуться и держаться ближе к остальным.

По мачтам снова пробежали огни, будто судно колотила предсмертная лихорадка. Паруса распластались по воде, похожие на крылья подбитой птицы, и те несчастные, кому не повезло оказаться под тяжёлыми полотнищами, уже не могли выбраться на поверхность.

Никому не было дела до Нима, увлекаемого волнами в царство Морского Хозяина.

Корабль издал оглушительный треск и перевалился кверху килем, погребя под собой большую часть команды. Волны били его по бокам, и судно начало медленно погружаться на дно.

– Фелдо! – крикнул Ним, почти не слыша собственного голоса. – Фе-ел…

Волна высотой со святилище накрыла его с головой, поглотила серым мраком и могильным холодом.

* * *

Ним не мог понять, на сколько часов или дней забытьё сделало его своим пленником. Он с трудом разлепил тяжёлые веки и увидел над собой по-прежнему серое, но высокое небо с клоками белых облаков. Всё тело будто одеревенело, ноги и руки не слушались, мышцы и кости сводило от боли. Но спиной он ощущал твёрдую землю. Его больше не качало, а изорванная одежда успела высохнуть.

Грудь сдавило спазмом, и изо рта хлынул поток солёной воды. Откашлявшись, Ним напрягся и перевалился на бок, едва не вскрикнув от боли, стрельнувшей в рёбрах. Всё-таки он был жив.

Море успокоилось, безмятежная рябь серебристых волн не казалась сколько-нибудь опасной, и с трудом верилось, что ещё недавно эти самые волны погубили целое торговое судно. Ним повернул голову, не обращая внимания на стучащую боль в висках. Он лежал на каменистом берегу, а чуть поодаль темнел перелесок, состоящий из молодых елей и осин.

Ним ощупал свои руки и ноги, удивляясь, как ему удалось остаться в живых и, к тому же, кажется, отделаться лишь трещиной в ребре.

Язык распух и присох к нёбу, в животе тянуло от голода, и Ним подумал, что смерть всё равно заберёт его к себе, если в ближайшее время он не отыщет питья и еды.

К счастью, с водой всё оказалось довольно просто. Прошедший дождь оставил в ложбинках между камней прозрачные лужицы, и Ним жадно припал губами к одной из них, не обращая внимания на то, что у воды землистый привкус. Напившись, он заставил себя подняться на ноги и ненадолго замер, ожидая, когда пройдёт головокружение. Ему до сих пор казалось, что его всё ещё качает и швыряет по волнам.

Каменистое побережье и лес выглядели совершенно дикими, и не было похоже на то, чтобы поблизости когда-либо жили люди. Нима начала бить крупная дрожь от усталости, холода и страха.

– Как это глупо: выжить в такую бурю и погибнуть в глухом лесу, – буркнул он, стараясь хоть как-то себя приободрить. – Если Морской Хозяин меня пощадил, может, и лесные твари помилуют?

Ним сделал шаг на нетвёрдых ногах. Сгущались сумерки, и ему было отчаянно страшно от мысли, что придётся провести ночь в тёмном лесу. Кто знает, на сколько вёрст тянется эта чаща? Кто скажет, что за чудовища встретят его там? Но вряд ли будет благоразумнее остаться на пустынном берегу. Отец говорил, что лес может спрятать и прокормить, если вежливо попросить его об этом. Ним и сам помнил, как приносил домой корзины, полные нагретых солнцем ягод и золотистых орехов, когда они ещё жили в селении на Перешейке. Только их лес был светлым и приветливым, а здесь даже хилые молодые ёлки так яростно цеплялись друг за друга кривыми веточками, будто во что бы то ни стало не хотели пускать чужаков в свои земли.

Ним нарисовал пальцами у себя на груди круг – защиту Золотого Отца, а потом, подумав, добавил ещё и треугольник Серебряной Матери. Сумерки – странное время, никогда не знаешь, кому лучше помолиться.

Ему вдруг стало жалко, что он никогда не верил в Господина Дорог. Ним слышал, что здесь, в Княжествах, он пользуется большим уважением. Просить помощи у того, в кого не веришь, – удел трусов и сдавшихся. Трусом Ним никогда себя не считал, но допускал, что скоро может сдаться.

Он пригнул голову и шагнул под хвойные лапы. Ним где-то слышал, что лесовые не тронут, если надеть одежду задом наперёд, а левый ботинок на правую ногу, но не стал ничего делать. Обувь он потерял почти сразу, оказавшись в воде, а от одежды остались грязные лохмотья, которые наверняка развалились бы на части, если бы он попытался их снять.

В лесу сумерки становились гуще, чем на побережье, и Ним держал руки на уровне лица, чтобы ветки не хлестали по глазам. Временами его начинал душить самый чёрный страх, в собственном дыхании и шорохе своих шагов ему чудились голоса нечистецей, в мутно поблёскивающих каплях росы виделись глаза чудищ, а каждая тень казалась затаившимся лесным зверем.