главной целью всегда оставалась необходимость сделать из учениц хозяйственных жен и востребованных невест.

Ана не была ни аристократкой, ни святой, ее младенцем подкинули под двери монастыря, монахини приняли и воспитали. В раннем детстве Ана оказалась предоставлена самой себе и наслаждалась свободой. Ее жизнь подчинялась лишь распорядку церковных служб да приемов пищи. Ей повезло быть никем, от нее не требовали ничего, кроме незаметного существования.

Все изменилось, когда в семь лет ее передали в академию. Основными правилами здесь были духовность и покорность. Свободолюбивая Ана не могла взять в толк, почему разрешены только короткие прогулки после обеда и ужина, за несвоевременную улыбку на уроке били по губам, а неправильная осанка исправлялась ударами розг. Вместо ответов ее ждали ежедневные молитвы и проповеди, а каждое слово воспитателя и учителя приравнивалось к слову Святца.

Ана думала, что сможет завести подруг, но ей не оказалось места среди дворянок. Смеялись не вместе с ней, а над ней.

Когда Ана пожаловалась воспитательнице, ей рассказали о терпении и прощении. Ане наказывалось принять обидчиц с распростертыми объятиями, как истинно чистой душе. Наверное, она была грязной, раз в следующий раз оттаскала Марину за светлые космы. Так Ана впервые попала в зеркальную комнату – тесный куб, что казался бесконечным из-за зеркал вместо стен, пола, потолка.

Ее раздели догола и поставили на колени.

Ей сказали, что плоть человека слаба.

Ей сказали смотреть на себя, не отводя взгляда.

Ей сказали, что она предала дух ради страстей плоти.

Ее ударили хлыстом.

Сначала было нестерпимо больно. И потом тоже. Каждый раз как в первый – хлыст, напитанный Светом, сразу заживлял нанесенные телу раны, оставляя только душевные.

Ана бы и хотела вмиг обратиться примерной ученицей, но как могла она, когда находила свою одежду изрезанной, а учебники – утопленными в помойной воде? Ее главной добродетелью стало терпение, а его тенью – скрытность, лживость и притворство. Ана не могла дать сдачи девочкам, которым молчаливо позволялось издеваться над безродной, зато могла сбежать. Она научилась прятаться, выучила каждый уголок, привычки и распорядок воспитателей. Сделала подкоп под забором, скрытым за кустами, и научилась выбираться на свободу.

Больше всего ей нравилось бегать за яблоками на рынок. Добрая торговка угощала ее за небольшую помощь. Так Ана и встретила свое утешение – дорогого друга, в чьих глазах она увидела себя. Он показал ей заброшенный дом, подвал которого стал для них убежищем, где они, спрятавшись от света, говорили о злости и боли, о ненависти и безнадежности, о своем бессилии. Два ребенка, каждый со своими ранами, успокаивали друг друга и понимали: они больше не одиноки.

В академии с каждым годом отношение к ней ухудшалось: учителя перестали проверять ее письменные работы, оценки выставляли не глядя и потом жестоко наказывали. У юных девочек, учениц, оторванных от семьи и помещенных в железные ограничения, накопленные грусть и усталость обращались в черствость и злость. Ана была безнадежна и беззащитна. Бей и пинай крысу, забравшуюся в дворянский дом.

Только Дионис утешал ее, обещая покарать обидчиц. Называл ее красавицей, когда она начинала верить в свое уродство, называл заброшенный дом их домом, где она сможет разбить прекрасный сад, называл себя ее рыцарем, который заберет ее, когда они повзрослеют.

Ана жила их встречами, фантазиями о своем месте и свободе и обещанием, что они станцуют вместе на церемонии совершеннолетия.

Однажды, когда Дионис гордо вел ее по улице, держа за руку, их заметила мать-настоятельница. Она подошла к Ане и мягко предложила вернуться в академию и по пути лишь немного пожурила, позволяя Ане надеяться, что ее побеги не так уж и страшны.

Ночью ее впервые наказали хлыстом без лечебной силы Света. Следы от ударов больше не заживали. На окнах кельи установили решетки, а дверь закрывалась на засов снаружи.

Каждое зеркало, каждая новая алая полоса, постепенно розовеющая и белеющая, теперь напоминали о том, чем заканчиваются надежды.

Глава 4. Вопрос контроля

Ана старалась начать жить заново. Она прибрала и отдраила каждый угол комнаты, как только стала нормально передвигаться. Хельга принесла ей пару платьев, правда на несколько размеров больше необходимого, белье, книги, даже ожерелье и гребень для волос, как будто Ане нужно было украшать себя, сидя взаперти. Но хотя бы она уже могла ухаживать за собой сама.

Ана слушала рассказы Хельги и фанатично смотрела в окно каждый раз, когда замечала там какое-то движение: горничных, развешивающих белье, садовника, поливающего цветы, – ее интересовало все, что было видно из места ее заточения. Перед ней открывалась уютная и одинокая часть сада: большие кусты, за которыми легко спрятаться, поросшая мхом стена, а вдалеке мокрые простыни, развевающиеся на ветру.

Благодаря Кеннету у нее появилась не только надежда на вторую жизнь, но и доступ к книгам, которых было не найти в академии. Ана читала об истории, не правленной Церковью, о жизни в Каритасе до того, как появились силы Света и Тьмы, и любовные романы, откровенность которых смутила бы не только монахинь. Правда, ни книги, ни вид из окна не дали ей подсказок в вопросе, что же от нее нужно Кеннету.

– Хельга, когда я смогу встретиться с мастером? Думаю, я иду на поправку, сколько мне здесь еще находиться? – В один из дней, когда старушка принесла завтрак, Ана решилась сделать первый шаг.

Раньше она пыталась расспрашивать Хельгу о мастере, но та ничего толкового не отвечала, может, ей было запрещено что-либо рассказывать?

– Птенчик мой, когда же ты меня правильно называть начнешь? Хельга да Хельга! Все как неродная. – Покачала головой старушка, – засиделась тута в четырех стенах, я смотрю, на волю просишься. У мастера кроме тебя забот полно, тута вообще не появляется, то во дворец его требуют, то в город, то еще куда. Но не могу я уже смотреть, как ты чахнешь, света белого не видя. Эх, попробую поймать его и привести к тебе.

Разговор с Хельгой состоялся два дня назад. Кеннет так и не пришел. Ана вздохнула и отложила книгу. Взаперти становилось все теснее. Даже в академии разрешали прогулки, здесь же большую часть времени она проводила в мыслях, и они пожирали ее изнутри. Лежа в постели, Ана представляла, как ее мучители выцарапывают свои глаза. Обедая, она размышляла, смогут ли они отгрызть себе руки. Читая о зверствах Иоганна VI, воображала, что на колья сажают совсем не политических преступников. Она понимала, что способна на все это. Тьма позволяла подчинять разум от