кучу вещи и обувь, но мама настигает меня и ловко заламывает за спину руку:

— Ты что удумала, ненормальная?

— Собираюсь все это сжечь и не быть перед ним в долгу!!!

Зажигалка легко перебирается в карман маминых спортивных штанов, мама отходит в сторонку, а я оседаю на пол. Зубы отбивают дробь, по щекам текут слезы.

— А чего ты хочешь? Жить как я? Нет? Тогда не расхолаживайся. Одиннадцатый класс и выпуск не за горами. Может, папа и перегибает с методами, но с лихвой компенсирует моральный вред. Уничтожив вещи, кому ты сделаешь лучше, Лер? Просто подумай об этом. Хорошенько подумай.

Мама благоразумно оставляет меня в одиночестве и плотно прикрывает за собой дверь, а я упираюсь затылком в холодную стену и рассматриваю гладкий белый потолок.

В восьмом классе я вела страницу в соцсети и врала многочисленным подписчикам, что живу в Москве. Я и там была лучшей во всем и блистала, но меня подловили на лжи и прозвали сельской королевой. Долго хейтили, преследовали в личке, высмеивали, сводили с ума. А я всего-то пыталась поскорее вырваться отсюда, пусть даже мысленно.

Здесь нет ничего, кроме сосновых лесов, непролазных болот с россыпями черники и огромного водохранилища, воды которого — то нежно-голубые, то тревожно синие, безжизненно черные или скованные льдом — простираются до самого горизонта.

На берегу растут ветлы и покоятся лодки — сломанные и трухлявые. Когда-то на них передвигались охотники и рыбаки, но уже очень давно никто в Сосновом не занимается промыслами.

Чтобы жители окончательно не озверели от праздности, стараниями Брунгильды на песчаном пляже появились беседки и лавочки, а рядом с церковью поставили списанный зеленый локомотив с двумя вагонами, цистерной и платформой для перевозки грузов. По задумке директрисы, в поезде должен был открыться музей железных дорог, но, пока она добивалась на него дополнительных субсидий, локомотив заржавел, вагоны разворовали, а зону отдыха загадили.

Развлечения молодежи не отличаются разнообразием: летом мы купаемся в ледяных водах водохранилища и сидим на обломках тех самых лавок, а когда идет дождь — прячемся в раскуроченных вагонах, зимой проникаем в ветхую баню одинокой, выжившей из ума бабки-ведьмы, обитающей в халупе у берега и, подкинув в печку пару поленьев, устраиваем шумные вписки.

Одни и те же лица. Одни и те же занятия и разговоры… Все здесь пропитано скукой, люди больны ею и уже не стремятся покинуть эти края, а пределом их мечтаний является переезд в стотысячный Задонск.

А новенький, он… как свалившийся с неба инопланетянин, который, если захочет, может рассказать о других мирах и реальностях и даже забрать с собой. И я бы признала, что он гораздо интереснее меня, если бы имела право на слабость.

* * *

В стекло ударяется мелкий камешек, кто-то тихонько, но требовательно свистит. Я вскакиваю, стираю ладонью слезы и сопли, отодвигаю штору и, в ярком свете оживших окон соседнего дома, вижу всклокоченную Илюхину голову.

— Ле-ер, готова? — хрипит он. — Давай резче, я уже минут десять жду!

— Один момент! — метнувшись к зеркалу, я быстро крашу губы, подвожу опухшие глаза карандашом и влезаю в джинсы и свитер.

* * *

Глава 4

Мама как ни в чем не бывало наводит порядок на кухне и увлеченно болтает по телефону с тетей Яной, главной разносчицей поселковых сплетен. Та пилит ноготочки в крутом салоне в райцентре, и завтра мама поедет в Задонск — тратить отцовские деньги, наводить красоту и зависать с ней за рюмкой чая в шашлычной.

Крикнув с порога, что иду гулять с Илюхой, застегиваю пальто и ботильоны и, несмотря на еле слышную боль в коленях, легко выпархиваю в весеннюю ночь.

Ветер по-прежнему исступленно треплет макушки черных сосен, но он теплый и пахнет маем — клейкими тополиными почками, хвоей и смолой.

Илюха спрыгивает с соседского заборчика, откашливается, с загадочным прищуром наводит на меня камеру телефона и учтиво подставляет локоть.

— А вот и наша Лера, и она — просто огонь. Сегодня, впрочем, как и всегда, она всех уделает! — Рюмин умеет льстить и задевать за живое — в такие минуты я вспоминаю, насколько он мне дорог, и готова его расцеловать. — Ну, как ты? Роман Геннадьевич уехал?

— Угу, — от упоминания папашиного имени меня передергивает. — Всю ночь издевался и донимал мать упреками, сорвал свою злость на мне, сел за руль пьяным в слюни и смотался. Как же он достал… Знаешь, Илюх, иногда я ловлю себя на мысли: если он разобьется, я не расстроюсь!

— Да брось, — бубнит Рюмин. — Мой вот — разбился. Хоть он и был полным придурком, я бы все равно предпочел, чтобы он остался жив.

Чуть крепче сжимаю его твердый бицепс и вздыхаю. Илюха посвящен во все мои проблемы, а я — в его, мы стараемся поддерживать друг друга хотя бы словом. Так повелось с раннего детства: мы не могли повлиять на решения взрослых, хотя и теперь от нас ни черта не зависит.

Мы сворачиваем на центральную улицу, и я убираю руки в карманы и отхожу от Илюхи на полшага.

Фонари рассеивают розоватый неоновый газ, в открытых форточках бормочут телевизоры и шумит вода, наши длинные тени извиваются далеко впереди — обогнали нас и почти доползли до места тусовки.

Илюха увлеченно рассказывает о том, как поставил на счетчик припадочного тихоню Карманова, однако я почти не слушаю — манерно улыбаюсь в фиксирующую события камеру и машу ручкой. Я волнуюсь, как малолетка перед первым свиданием — ответы невпопад перемежаются нервными смешками, ноги дрожат, а в солнечном сплетении невнятно трепещут крылышки ночных мотыльков.

На пляже грохочет музыка, кто-то визжит и хохочет, и Илюха радостно сообщает, что народ уже, по ходу, подтянулся.

— Весь? — будто невзначай спрашиваю я, и сердце заходится от паники.

— Сейчас узнаем. — Он неопределенно пожимает плечами, и я больше не рискую задавать уточняющие вопросы.

Я опять обескуражена своей реакцией на предстоящую встречу с новеньким и пытаюсь реанимировать отказавшую логику.

Разве у нас в поселке нет симпатичных мальчишек? Внук Белецких вполне ничего, правда, поступил на медицинский и в сентябре спешно отсюда уехал, одноклассник Владик весьма неплох, да и Илюха — крутой и эффектный. Но даже им со мной ничего не светило: все вокруг знают, что меня цепляют исключительно плохие парни — с татухами и темными пятнами в