— Сильно, — я взвиваюсь. — И вообще, Илюх, отстань — иди лучше Аитова поснимай.

— Ринатку? Он нефотогеничный, — Илюха садится рядом, тайком закуривает, прячет сигарету в кулаке и прочищает горло: — Ты прости меня, Лер… Всю ночь не спал — так переживал. Но мои намерения чисты — дружба навек, ну… тебе ли не знать. Выпил лишнего и уверовал, что все делаю правильно. Это больше не повторится. Слышишь, Лер?

Его серо-зеленые глаза наполняются раскаянием, еще мгновение — и потекут слезы. Он и в обычных обстоятельствах похож на нашкодившего щенка водолаза, а когда косячит, сходство усиливается в разы.

— Перестань, все отлично, — я улыбаюсь. Илюха выдыхает в облака белый дым, опускает голову и долго разглядывает носки пыльных кроссовок.

— А этот… забей на него. ЧСВ — вагон, а по факту — пустое место. Знаешь, даже странно: вроде бы он ничего мне не сделал, а сразу не понравился. А когда вскрылось, что он сынок Маринушки, я его и вовсе люто возненавидел. Мама сказала, что с ним вообще не стоит общаться.

Похоже, Волков на всех так влияет. Он и во мне пробуждает самые острые чувства и самые низменные инстинкты, но, естественно, Илюхе я об этом не докладываю.

* * *

Я прислушиваюсь к доводам разума и держусь до самой пятницы — поднимаюсь на полчаса раньше будильника, успеваю сделать укладку и нанести идеальный макияж, надеваю только самые крутые шмотки и спешу в школу. Я контролирую эмоции и думаю исключительно об учебе, но, чем дольше наблюдаю за Волковым, тем более красивым и притягательным он становится.

В солнечный день или при ярком освещении его русые волосы превращаются в пепельный блонд, а улыбается он настолько обезоруживающе и мило, что мое глупое сердце замирает и плавится, как мороженое на горячем асфальте. Теперь, после нашего медляка, я знаю, как волшебно он пахнет, и его карамельно-горький аромат то и дело долетает до моего ряда, тревожит сенсоры и бередит душу.

К утру среды все в Сосновом прознали, что Волков — внук Брунгильды, и даже реноме его матушки не испортило впечатления. Он из Москвы, и это сразу вознесло его на восьмидесятый уровень крутости, а мое опрометчивое утверждение, что новенький — девственник, еще сильнее взбаламутило наших и окрестных дур, и они каждую перемену неотступно сопровождают его по всем коридорам и ведут гулять в сад.

На уроках он еще ни разу не отвечал, зато я каждый раз выхожу к доске на негнущихся ногах. К счастью, когда я бьюсь над решениями и распинаюсь с докладами, Волков не слушает — о чем-то увлеченно шепчется с Ингой, а меня накрывает панический ужас оттого, что он вот-вот встанет и объявит всему классу, что они с Бобковой встречаются.

* * *

В пятницу опять активизировался Илюха — подстерег меня за трансформаторной будкой, подхватил под локоть и принялся уламывать рвануть на все майские в Задонск, но я покрутила пальцем у виска, и он отвалил ни с чем — впрочем, ненадолго.

В гордом одиночестве листаю косметический каталог и потягиваю сквозь трубочку столовский яблочный сок, но вездесущий Рюмин, на ходу откусывая рогалик, опускает на мой стол поднос с едой, брякается на свободный стул и заглядывает в глаза:

— Угощайся, Лер. Пойдешь вечером на тусовку?

После нашего поцелуя мне отчего-то неприятно на него смотреть, но вопрос вырывается сам собой:

— А кто там будет?

— Мы с тобой, Ринат, Влад и две крали из Задонска.

Я разочарованно качаю головой:

— Нет, Илюх. Нужно срочно выкатить отцу план ближайшего будущего, а я не представляю, что придумать. Да и мама еще не остыла. Так что, без вариантов. Придется куковать дома.

— Жаль. Ты только звони и пиши мне на выходных, ладно? — он чересчур надолго задерживает руку на моем плече, и даже этот привычный, дружеский жест кажется двусмысленным и лишним.

* * *

Мама нынче не в духе и чернее грозовой тучи: загружает в посудомойку абсолютно чистые тарелки, до блеска полирует вилки и тяжко вздыхает. Днем позвонил отец и огорошил, что не сможет приехать ни в понедельник, ни во вторник.

— Накрылись наши традиционные первомайские шашлыки… Тетя Яна тоже расстроилась, — мама одну за одной уничтожает сигареты, комкает пачку и не слишком успешно прячет слезы.

Зато я от облегчения готова прыгать до потолка — сдались нам эти шашлыки, неизменно заканчивающиеся разборками и мордобоем, да и сплетнице тете Яне, которую я терпеть не могу, гораздо полезнее посидеть дома!..

Но вслух интересуюсь:

— Надеюсь, папа в норме?

— Говорит, подвел кто-то из деловых партнеров… — буркает мама.

Мы обе отлично понимаем, что проблем ему подкинул не партнер, но усиленно создаем видимость, что повелись на его оправдания, и в целом все хорошо.

Что ж, значит, моих утешений маме не требуется, и я, захватив бергамотовый чай и пончик, вероломно отползаю в свою комнату.

В открытую форточку влетают запахи гари, цветения, хвои и ледяной воды, легкий ветерок приносит с берега эхо веселых голосов и грохот ультрамодного бенгера. Становится невыносимо горько, тоскливо и тяжело — движуха у водохранилища в эти минуты идет полным ходом. Без меня.

Строило на пару дней отойти в тень, и обо мне все забыли.

Стиснув зубы, раскрываю учебник по общаге — если тупо вызубрю оставшиеся темы, возможно, отец от меня отстанет, но мне так тревожно, одиноко и жалко себя, что я против воли вслушиваюсь в звуки далекой тусовки и не улавливаю смысл прочитанных параграфов. Впрочем, ничего, кроме пятерок, мне все равно не поставят.

Потягиваюсь, осторожно заглядываю за занавеску, и глаза постепенно привыкают к маслянистому мраку ночи — за забором, оплетенным засохшими стеблями хмеля, вспыхивает желтое окно, в нем плавно движется чья-то тень.

После смерти мужа Брунгильда жила одна и ни разу не включала в нем свет. И до меня вдруг доходит — это и есть комната Вани! Сейчас, когда ребята отрываются на берегу, окно продолжает уютно светиться — значит, его обитатель тоже остался дома!

Он здесь, в нескольких метрах от меня…

Губы дрожат, невидимым хрустальным колокольчиком звенит душа. Я спокойна и счастлива — гашу настольную лампу, падаю на подушку, и сознание сливается с бархатным звездным небом и пьяной весенней ночью.

* * *

Солнечный зайчик настырно лезет в лицо, вынуждая чихнуть и расхохотаться — я