комитета по созданию выпускного альбома, а это огромная честь для десятого класса. У меня была лучшая подруга – Джиллиан Коатс, с которой я не разговаривала с весны.

В Балларде я была популярной. Не так, как моя сестра, ее боялись девушки и хотели парни. Слоан шутила, что я одна из тех раздражающих девчонок, которую парни хотят, а девочки не могут ненавидеть, потому что я слишком искренняя. Что бы это ни значило, я всегда была самой собой. Думаю, что Слоан польстила мне в случае с мальчиками, учитывая, что за всю жизнь мной интересовались всего трое.

В одном она была права – в Балларде меня любили. Пока сплетни не превратили меня в безумную, после чего я вдруг оказалась изгоем. Точно знаю, что Джиллиан и мои бывшие друзья до сих пор шепчутся обо мне. Вижу их иногда в соцсетях, эти глупые комментарии обо мне под чужими постами. Позорище.

– Не хочу переводить тему, – говорит Фенн, – но ты не замечала, чтобы Слоан себя как-то странно вела? Потому что Эр Джей начинает меня напрягать.

Задумываюсь. Она определенно болтала меньше обычного по пути домой. Но я не особо обратила внимание, потому что это значило, что я избежала ежедневного разбора всех, кто задел меня сегодня. Кому ей надо надрать задницу. Чьи колеса вспороть. Моя старшая сестра – моя защитница, хотя мне и не надо, чтобы обо мне так пеклись. Честно говоря, я бы позволила ей набить каждый шкафчик горящим собачьим дерьмом, если бы от этого мог быть какой-то толк. Но какой бы страшной ни была Слоан, еще ни один человек не изобрел механизм, который смог бы положить конец школьным сплетням.

По большей части я бы назвала ее не столько странной, сколько по уши влюбленной. С тех пор как они с Эр Джеем снова сошлись, она стала почти одержимой. Ходит в туманной дымке любовной ауры. Я за нее рада, но это немного пугает. Слоан раньше отрицала романтику как вид, а теперь затирает всем про любовь так, словно попала в систему сетевого маркетинга.

– Она какая-то рассеянная на этой неделе, – отвечаю я. – Только и делает, что переписывается с Эр Джеем. Не знай ее так хорошо, решила бы, что они решили сбежать вместе.

Фенн пожимает плечами.

– Ну, если сбегут, то вся наша комната останется мне, так что…

– Я бы сказала, что это обычное дело для новых отношений, но Слоан последнее время сложно назвать обычной, так что откуда мне знать. Они в своем отдельном мире.

– Ага, очень рад за них, но пусть Эр Джей уже вылезает оттуда.

Это даже мило, как Фенн бурчит по этому поводу. Он только-только помирился со своим сводным братом, так что похоже, что он даже ревнует. Может, ему не хватает внимания.

– Не знаю, как это описать даже, – добавляет он. – Как ни посмотрю на него, у него такое лицо, словно он не знает, как сообщить мне о смерти бабушки или типа того.

Хм.

– Ладно, это и правда странно. Может, это просто его лицо?

Эр Джей хороший парень, но немного асоциальный. У него вечно хмурое выражение лица. Общительному парню вроде Фенна он должен и вовсе казаться инопланетянином.

– Вот пару дней назад я захожу в комнату после тренировки, а он по телефону треплется. Полагаю, что со Слоан. Вот только он посмотрел на меня, как олень в свете фар, и тут же отвел взгляд. Глупо, наверное, но поклясться готов, что все точно так же на меня смотрели, когда говорили о маминой болезни. Когда все боялись сказать мне, насколько все плохо.

– Мне жаль. – Взяв руку Фенна в свою, я кладу наши сцепленные ладони себе на колени.

Я знаю, каково остаться без матери, пусть моя и не умерла от затяжной болезни. Нет, с ней все было внезапно и без предупреждения. Несчастный случай, которого никто не мог предвидеть, и вот она уже утопленница. Мне было всего пять лет, так что я мало помню о том времени. Только отрывки. Фрагменты похорон, как в нашем доме еще несколько дней после было полно людей, как мы с сестрой пытались осознать смерть и страшную правду – мамочка больше не вернется.

– Папа уже тогда начал отключаться, – отрешенно говорит Фенн, выводя круги большим пальцем по моей коже. – Конечно, от нее он не отходил, но я стал для отца невидимкой. Он знал, что ей недолго осталось, так что просто выключился.

Между нами повисает тишина. Я чувствую грусть, исходящую от него волнами, и мне так хочется сделать что-то хорошее для него. Начинаю вспоминать свою потерю, ту огромную дыру, оставшуюся в нашей жизни после маминой смерти. Я едва помню ее, но от этого только хуже. У меня нет запаса теплых, светлых воспоминаний, в которые можно было бы окунуться, когда начинаешь скучать.

Есть у меня один способ справляться с этим, и он немного неловкий, но, прикусив губу, я решаю все равно озвучить его. Мне очень не нравится видеть, как Фенну больно.

– Я с ней говорю иногда, – смущенно признаюсь я. – С моей мамой.

– Правда?

– Глупо, знаю.

– Совсем не глупо.

Пожимаю плечами, потому что, глупо или нет, прекратить я не смогу, даже если бы вдруг захотела.

– Когда мне становится тяжело или страшно, или даже когда я счастлива, я представляю, что она меня слышит, что она где-то в одной комнате со мной. И просто болтаю с ней.

– И что говоришь?

– Все что угодно. Когда меня вдруг озарило, что я хочу быть ветеринаром, я сказала об этом маме раньше, чем папе или Слоан. – Губы трогает горькая улыбка. – Наверное, я это придумала, но поклясться готова, в тот день я чувствовала ее. Что она гордится мной и моим выбором.

Обняв рукой за плечи, Фенн притягивает меня ближе к себе.

– Хотел бы и я так. Я маму уже давно не чувствую. Когда ее не стало, осталась пустота. С тех пор ничего не изменилось.

В горле встает ком, а сердце сжимается от нашей общей боли. Опустив голову на его голое плечо, я в сотый раз жалею, что не могу дать ему что-то большее, чем пустые утешения и дурацкие подсказки. Фенна до сих пор преследует ее смерть. Она никогда его не покидает. Она в каждом моменте, когда ему кажется, что никто не смотрит. Она в том, что он понимает мою собственную боль без слов. В каждой из его десятка причин ненавидеть самого себя. Пусть он и