и кляла его на чем свет стоит. Ой, Эсси, позволь приехать к тебе в гости! Мне так хочется ее увидеть!

— Беатрис, прошу!

Она закатила глаза и обняла меня за плечи.

— Пойдем в дом. Ты вся дрожишь. Разве обморожения нет в твоем списке?

Разумеется, оно там было — внесено в Список немыслимых страхов в колонку на букву «О». Но эту боязнь затмили мой грядущий переезд на карантинный остров и загадочный отчим.

— Я не хочу домой. Не хочу собирать вещи.

— Ну, если ты не намерена заявиться в свой новый дом без смены исподнего, то выбора у тебя нет.

— Я не хочу разлучаться с тобой. — Мой голос прозвучал едва слышно.

Тут Беатрис понурилась, и мне показалось, что она тоже вот-вот заплачет. Мы с самого детства были лучшими подругами и учились в одной школе. И всегда жили в одном доме.

В конце концов Беатрис распрямилась и, отвернувшись, пробурчала:

— Не вешай нос. У нас в квартире тебе жить негде, слишком тесно. Но если вдруг захочешь вести разбойничью жизнь на улице, мои братья с радостью тебе помогут. Только знай: вот стану я прославленной сыщицей — и живо тебя поймаю. Всё по-честному.

Я обхватила подругу за шею и прижалась лицом к ее пальто.

— Как же я буду без тебя?

— Честно говоря, не знаю, — ответила Беатрис, поглаживая меня по макушке. Я почувствовала, что она улыбается. — Но тебе и не придется. Ты же не на Луну переезжаешь? Если я тебе понадоблюсь, возьми и напиши мне. Я всегда отвечу.

В конце концов мы окончательно замерзли, поэтому пошли вместе домой мимо покосившихся вонючих уборных, мимо деревянных кадок с углем, мимо сваленной в кучи грязной одежды, приготовленной для стирки. Беатрис попрощалась со мной у дверей и умчалась — наверняка опять что-то разнюхивать, а я в одиночестве поплелась вверх по скрипучей лестнице. На пятом этаже я тихо проскользнула в нашу квартиру. В кухне было чисто, под старым полотенцем остывал еще горячий, только вынутый из печи содовый хлеб[1]. Новая шляпа была убрана в коробку, а на стуле лежал один из наших подержанных чемоданов и ждал, когда я уложу в него свои вещи. Мама, наверное, куда-то ушла — дома ее не было.

В кухне было три двери. Одна вела в коридор. Другая, по правую руку, — в крошечную гостиную, где жили мы с мамой. А третья, по левую руку, — в просторную спальню. Там обитали наши квартиранты — они недавно приехали из Ирландии. У них было четверо маленьких детей, и вся семья ютилась в одной комнате. Я прислушалась — тишина, значит, их нет дома.

Я повернула направо и вошла в гостиную, где на полу лежали наши набитые соломой тюфяки: для нормальных кроватей не хватало места. Подойдя к дальней стене, я уставилась в единственное окно. Оно выходило на улицу. Снаружи была пожарная лестница. Я не вылезала на нее больше трех лет. Но если завтра утром мы с мамой уедем, больше такой возможности у меня не будет, поэтому медлить нельзя. Очень важно это увидеть.

Стиснув зубы, я распахнула окно и выбралась на лестницу.

В нашем квартале с верхних этажей открывался вид на Ист-Ривер и несколько островов: Норт-Бразер и Саут-Бразер, Рэндаллс и Уордс, а вдали просматривался остров Блэквелл. Хелл-Гейт — опасный узкий пролив рядом с Куинсом — отсюда тоже было видно. Холодный ветер неприятно щипал мне щеки.

Папа любил этот пейзаж.

На высоте он чувствовал себя уверенно и почти всю жизнь работал на опасных строительных площадках — мостах и всяких высоких зданиях.

— Мы, ирландцы, расходный материал, — с ухмылкой говорил он. — К счастью, равновесие у меня хоть куда.

Да, папа никогда не боялся высоты. А с ним не боялась и я — по крайней мере, не так сильно. Мы садились рядышком, бок о бок, и свешивали ноги с лестницы. Папа рассказывал о бейсболе, скручивая папиросы, и табачный дым плыл над улицами, что лежали внизу. Мы сидели так часами, наблюдая за проходящими по реке пароходами, которые баламутили вокруг себя воду.

— Ты только глянь на этих тягачей, — говорил папа.

Он любовался даже судами, груженными мусором и бочками с нечистотами, — они сбрасывали городские отходы в Атлантический океан. Иногда он показывал на какой-нибудь миловидный кораблик.

— Знаешь, я сюда приплыл на таком же красавчике.

От таких воспоминаний стало больно, но я все же присела на площадку подальше от края и сцепила руки в замок. Теперь реку было видно не полностью: недавно построенный дом на соседней улице загораживал мне обзор. Но если закрыть глаза, картинка все равно всплывала в голове.

В конце концов, мне хотелось увидеть вовсе не реку.

Я пыталась мысленно представить папину улыбку. Услышать его смех. Хотела еще разок почувствовать, что папа рядом. Пока я не уехала отсюда далеко-далеко.

И вдруг — как будто в палец ткнули иголкой — перед глазами всплыла ясная картинка.

Воспоминание, которое мне хотелось забыть.

Было утро. Лето. Мне почти пять лет.

Со всей осторожностью, чтобы не расплескать, я, как всегда, несла к лестнице чашку кофе для папы. Иногда мама шла рядом, чтобы в случае чего помочь мне, но в тот день ее не было дома. И когда я выбралась на залитую солнцем площадку пожарной лестницы, то увидела исполненный ужаса папин взгляд. Он схватил меня за локоть, дергая за рукав и тыча куда-то пальцем, и горячий кофе выплеснулся мне на руку. От такого ожога наверняка остался бы шрам, но я не расплакалась, а папа даже не заметил этого. Потому что мы оба неотрывно смотрели на реку.

Там был пароход. Огромный.

От его корпуса валили клубы густого черного дыма.

Я видела раньше пожары. В Бронксе постоянно загорались дома вроде нашего — из тех, что стояли тесно и были битком набиты жильцами: то угольный утюг опрокинется или кто-то оставит его горячим без присмотра; то искры из камина вылетят и попадут на ковер; то кто-нибудь заснет с раскуренной трубкой во рту. А в Нью-Йорке, где старые здания лепятся друг к дружке, занявшийся пожар потушить трудно. Позже, уже учась в школе, я прочитала о трех Великих пожарах нашего города: тогда огонь стремительно охватывал всё вокруг и погасить его не удавалось, а один из этих пожаров было видно из самой Филадельфии.

Но столь огромного пожара, как в тот день, мне еще не доводилось видеть. Это было страшнее всего, о чем я читала в книгах.

На таком большом расстоянии от нашего дома до реки