только можно было принести тем, кто пожертвовал собственной кровью ради них. Если прекратятся жертвоприношения — боги перестанут получать от людей питьё и пищу, и равновесие в мире нарушится.

Всё мироздание окажется под угрозой разрушения, но на этот раз у богов больше не будет крови, чтобы предотвратить эту угрозу…

Утром его кровь прольётся, чтобы солнце продолжало свой путь по небу, а боги продолжали посылать людям дожди и урожаи, без которых все они, к какому бы народу ни принадлежали, умрут от голода и жажды…

Ицкоатль станет частью этого мира, он будет в каждом луче солнца и в каждой капле дождя. Его кровь напоит новый урожай, и он буду в каждой лепёшке из маиса. А его дух отойдёт в рай воинов, и он будет вечно сопровождать солнце от его восхода до зенита…

Погружённый в размышления, Обсидиановый Змей не заметил, как настало утро, и очнулся только когда рука жреца легла на его плечо.

— Пора, — сказал он, протягивая Ицкоатлю чашу со священным напитком. Её подносили каждому, кто был предназначен в жертву, чтобы обречённый не пытался помешать ритуалу и не осквернил его.

Ицкоатль мог бы отказаться — не хотел уходить из жизни одурманенным, но обычай требовал принять это подношение, и он покорно осушил чашу. И только тогда понял, что в напитке не было дурмана. Жрец-тлашкальтек был хорошим жрецом, он умел читать в сердцах людей. Он понял Ицкоатля, и тот был ему благодарен.

Всё остальное от него уже не зависело. Пока Ицкоатля омывали, чтобы он предстал перед Солнцем чистым, Обсидиановый Змей размышлял о том, что ему предстоит, и почти не обращал внимания на проворные руки помощников жреца. На него надели новую набедренную повязку, и он вышел из хижины, в которой провёл свою последнюю ночь. Небо на востоке наливалось багрянцем, и несмотря на ранний час, площадь перед пирамидой была забита народом.

Хотелось бы ему, чтобы это были священные пирамиды Теночтитлана, но и Тлашкала годилась для того, чтобы отдать свою кровь Солнцу, а сердце — Мештли. Ицкоатль вступил на площадь, и толпа расступилась, давая ему дорогу.

Среди собравшихся он видел знакомые лица, но они больше не трогали его. Он был по другую стороны черты, разделяющей мир живых и Тонатиу’ичан, и то, что Ицкоатль ещё дышал, уже ничего не означало. Он принадлежал вечности рая воинов.

Только лицо его старого учителя заставило Обсидианового Змея на миг задержаться на нём взглядом. Он едва заметно кивнул Ицкоатлю, тот прикрыл глаза в знак того, что увидел и узнал старого наставника, и следующий шаг увёл его от него дальше в вечность.

Он видел красивых девушек, на которых прежде с удовольствием полюбовался бы, как на стайку пёстрых птичек, услаждающих зрение и слух своими песнями и блеском оперения, но теперь их красота оставила его равнодушным.

Он видел юношей, чьи лица были бледны от волнения. Они предвкушали, как будут рассказывать своим друзьям о том, что видели жертвоприношение Обсидианового Змея, и запомнили, как бестрепетно шёл он на смерть. Они постараются стать похожими на него, и это подарит Теночтитлану много достойных пленников для пирамид Солнца и Луны.

Может быть, однажды он встретит их, и они вместе будем наслаждаться раем воинов, ведь их боги так похожи друг на друга.

А потом ему под ноги легла уводящая в небо лестница.

В полном молчании Ицкоатль поднимался по ступеням на вершину пирамиды, сопровождаемый помощниками жреца. Внизу волновалась толпа, он слышал голоса и вздохи, но они лишь касались его слуха, проходя мимо сознания, целиком поглощённого предстоящим ему великим событием.

Наверху его ждали храм, алтарный камень и жрец в полном облачении. Жрец выглядел торжественно и серьёзно, и Ицкоатль понимал служителя богов — можно сотню лет приносить жертвы, но только один раз отдать Солнцу воина, подобного Обсидиановому Змею. Для него это тоже был особый день.

— Пора, — снова сказал жрец.

Ицкоатлю помогли лечь на камень, и помощники схватили его за руки и за ноги, чтобы его грудь выгнулась навстречу Солнцу, готовому вот-вот показаться над краем земли. Жрец очень хорошо чувствовал время: он замер над Ицкоатлем с занесённым ножом из обсидиана, дожидаясь нужного момента.

Вот обсидиан налился сиянием по краям — первые лучи придали ему кровавый цвет, и в тот же миг каменное лезвие вспороло плоть Обсидианового Змея. Он испытал мгновенную боль, когда пальцы жреца обхватили сердце и сильным рывком выхватили его из груди.

Ицкоатль успел увидеть его, ещё трепещущее, роняющее тяжёлые багряные капли, озарённое лучами Солнца. Успел услышать слитный выдох толпы там, внизу, в тени пирамиды. Успел встретиться взглядом с чёрными глазами жреца.

"Ты обещал!"

Он кивнул: исполню.

А потом лучи Солнца хлынули в запрокинутое лицо, и мир погас.

Ицкоатль ещё помнил пережитую боль, когда во тьме забрезжил свет, и испытал разочарование: неужели и это было только видением? Перепёлка слишком сильно ударил его по голове, и он всё ещё жив, но погружён в бред, и не было ни поединка, ни жертвоприношения, и его сердце не легло на алтарь бога войны?

— Было, — услышал Ицкоатль и повернул голову на голос.

Всё поплыло у него перед глазами, но он смог рассмотреть венец с орлиной головой, украшающие его перья, боевую чёрно-белую раскраску на прекрасном лице, исполненном величия и мужества… Всё остальное расплывалось, словно Ицкоатль перебрал октли.

— Всё было, — сказал ему бог войны, и перья в его орлиной короне качнулись. — И поединок, и сердце на алтаре. Ты очень угодил нам всем, Обсидиановый Змей.

Пелена, застилающая зрение, рассеялась. Ицкоатль увидел, что сидит в изукрашенных покоях, различил убранство, вырезанное из драгоценного нефрита: фигуры орлов и ягуаров сказали ему, кто был хозяином этих покоев. Тот, к кому стремилось его сердце, и на чей алтарь оно сегодня легло.

Ицкоатль хотел вскочить — он сидел в присутствии бога! Но тот сделал запрещающий жест, и ноги не повиновались Обсидиановому Змею. Ицкоатль остался сидеть, смирившись со своим положением — ведь такова была воля его бога.

— Мы давно ждали такого, как ты, Ицкоатль, — продолжал Мештли. — Ты очень нам нужен.

Он ничего не понимал. Что происходило? Почему он здесь, с ним? Не то чтобы его не устраивало общество божества, и он хотел бы другого, как переборчивый жених, но жрецы учили его совсем другому. В их рассказах о посмертии не было разговоров по душам лицом к лицу с Мештли!

Сейчас Ицкоатль должен был идти с другими воинами, сопровождая Солнце в его пути