но не более. Но всё-таки, по понятным причинам, я выкидывал её ухажеров из магазина чаще, чем того требовала сама Сальма.

Конечно, были и солидные, успешные мужчины, в карманах которых водились приличные деньги, а в головах проживала интеллигентность. С такими мне было сложнее всего. Выкидывать их за ворот костюма, сшитого под заказ, попусту не было причин, а подметать за каждым из них пыль, что они пускали в глаза Сальме, я не имел права. В её магазине, всегда стояли свежие цветы, стоимость которых была намного выше моего месячного жалования.

В свободные минуты я сидел на деревянном табурете в подсобке и смотрел на неё сквозь щель приоткрытой двери. Сальма любила заваривать кофе и читать любовные романы, покусывая молочный шоколад. Мне нравилось наблюдать за тем, как она периодически хмурилась или улыбалась, бегая солнечными карими глазками по сентиментальному тексту. Мне казалось, что в такие моменты, мы были с ней необыкновенно близки чувственно и эмоционально. Я переживал то, что переживала она, и представлял себя главным героем её романа.

Иногда она наклоняла голову на бок во время чтения, пытаясь проникнуться книжным эпизодом, и прядь её волос медленно сползала с плеча на грудь, пикантно раскидываясь по ней своими острыми кончиками. Тогда она резким взмахом руки отправляла волосы себе за спину и подвязывала их резинкой. С каждым днём магазин Сальмы становился для меня личным утешением и мимолетным счастьем.

Однажды, к нам зашёл мой отец. Он купил сигарет и бутылку вина, после чего увидел меня, расставляющего овощи на полке. Сальма отсчитала сдачу и протянула деньги моему старику, что смотрел на меня с недоверием, как на чужого. Хотя, я и был для них чужой.

– Здравствуй, папа, – сказал я, держа в руке огурец.

Вместо ответа, он бросил Сальме:

– Будьте осторожны с этим засранцем!

И стремглав выбежал из магазина. Сальма только посмотрела на меня и улыбнулась. Это была моя первая улыбка. Моя, личная, собственная! В моей пропащей душе запели ангелы, а из руки выпал огурец. Я с большим удовольствием впитал в своё раненное сердце неожиданную награду и продолжил расставлять овощи с небывалым энтузиазмом. Теперь у меня открылась личная коллекция мечты под именем Сальма, где я хранил её улыбки, как смысл жизни.

Вечером Сальма протянула мне ключи от магазина:

– Сегодня я уйду раньше. Когда закончишь – закроешь магазин. Завтра утром, привезут хлеб – встретишь машину. Я приду к девяти.

Я думал, она разыгрывает меня. Но глаза её были полны решимости. Она дернула руку с ключами, что звонко стукнулись друг об друга, и настойчиво произнесла:

– Ну?!

Мне оставалось только принять её доверие и попытаться не заплакать как впечатлительная восьмиклассница, на премьере лирической драмы, про уходящего на войну солдата с провожающей девицей у окна.

Не знаю, чем я всё это заслужил. Прошло-то всего пару недель.

– Если что, у меня будут свои ключи. Но всё же постарайся не потерять дубликат, – добавила она и ушла.

Неожиданная ответственность и временная значимость позволили мне быть человеком и заиметь собственное мнение. Этот магазин становился для меня личным пристанищем справедливости со своей системой ценностей и добрым божеством, что упорно не хотело видеть во мне природного брака. Меня не чурались, как прокаженного, и не называли падшим. Мою толстую прожжённую уличную кожу стали ласкать соловьиным пёрышком. Любому такому же отчаянному что и я, посмевшему заявиться с целью ограбления на мою территорию, я бы откусил голову и цинично прожевал не моргая. Здесь я жил, любил и обретал понимание.

Каждый вечер я возвращался к своему дружку Рико и приносил ему пакеты с едой. Мы выпивали с ним пива и болтали о разном. Я заметил, что Рико в последнее время стал сам не свой. Он всё больше стал разговаривать не о жизни, а о смерти. Задавать вопросы, которые в наших кругах не поощрялись.

– Как думаешь, Брайан, что нас ждёт после смерти?

– Огромное чёрное пятно и тишина, – ответил я.

– И ничего более? – тяжело вздохнул Рико.

– А что там может быть, по-твоему? – удивлялся я. – Посмотри на этот дрянной мир. Здесь правят меркантильные ублюдки, ходящие по головам, с руками по локоть в крови. Никакой справедливости нет. Всем насрать. И Богам тоже.

– А Бог есть? – спрашивал Рико, безотрывно смотря в потолок.

Мои подозрения, что с моим корешем происходит неладное, только подтвердились. Люди нашего круга, тонко чувствовали, когда кончался человеческий резерв. Мы повидали немало друзей, болтающихся в петлях или лежащих в героиновых лужах. Все они начинали с разговоров о смысле жизни. Ты живешь – пока не думаешь зачем. Это закон улиц. Закон стаи. Закон здесь и сейчас, а не там или когда-то.

– Нет никакого Бога, брат. А если и есть, то ему нет до нас никакого дела. В любом случае, здесь будет лучше, чем там.

Рико лежал некоторое время практически не моргая. А после, он отвернулся к стене, так ничего и не ответив. Дышал он резко и часто. Я понимал, что он плачет…

Мужчины не трогают и не утешают друг друга в такие моменты. Все плачут, даже самые сильные. Чем сильнее человек, тем больше слез. Самое главное, что сильные никогда не плачут на показ, в отличие от слабых. Тем, кто наивно полагает, что мужчины никогда не плачут, нужно просто стать мужчинами. Их души пусты и никчемны. Они не нужны ни Богу, ни Дьяволу. Там, где есть слезы, есть утешение. А где утешение, там и боль. А если ты в своей жизни, не нашёл личного источника боли, то жизнь твоя прошла зря. Ты не вёл спарринг со своей судьбой, не падал и не вставал, не был в глухом нокауте, не боролся и не получал в ответ. Ты не имеешь право, на счастье. Твои слезы и есть доказательство того, что ты ещё жив.

Я вышел покурить из квартирки Рико на улицу, оставив его одного. Наш район всегда затихал в вечернее время. Уличные банды выходили на охоту в благополучные кварталы, словно ночные хищники. Через пару часов после их вылазок, они расползались обратно по норам, и тогда по нашим склочным улочкам начинали курсировать полицейские машины. Они освещали темные углы фароискателями, в тщетных попытках найти причастных к новым ограблениям или даже убийствам, хоть довольно и редким. Мы знали диких парней нашего района, а они знали нас. В своё время мы все ходили по тонкому льду и сделали свой выбор. В моём случае, выбора у меня не было,