***

И снова председатель на конном дворе. Дремлет и слушает сторожа Матвеича. А сторож, поплевывая на пальцы, сучит дратву и готовится подшивать валенки. Поглядывая на дремлющего председателя, Матвеич ведет нить рассказа.

Случайно Алеша попал в хозяйство, которое работало на область, на начальство. В красивых лесах, возле прудов стояли хорошенькие домики. В них и отдыхало в выходные,  да и просто в такие дни областное начальство.

Алеша пристроился на кухне простым рабочим. Работа была нетяжелая, а он парень расторопный, делал все быстро и ладно. Приглянулся он чем-то одному повару, толстому веселому мужчине. Они часто вместе сидели и разговаривали.

Все бы хорошо, да вот стал Алеша сторониться повара. Все разговоры у него про еду. Начнет Алеша про погоду, повар посмотрит на небо, подумает, да и скажет, мол, в такую погоду хорошо шашлычок на природе делать. Начнет Алеша про домики спрашивать, повар опять про еду. Какую еду, какой начальник любит. И так говорит,  что поначалу у Алеши слюнки текли, потом уж привык.

И вот однажды повар Алеше свою тайну выдал. Ну, тайну не тайну, но учение у него свое было.

В общем, как-то вечером подозвал повар Алешу, уселись они в беседке, повар достал бутылочку вина. Алеше не наливает, знает, что не пьет парень. А себе в серебряную чарочку капнул немного, отпил, покатал языком и давай причмокивать, да глаза закатывать. Мол, вкусно очень. Ну, Алеша, что, смотрит, молчит, ждет, что дальше будет.

А дальше начал повар говорить. Еще в молодости он задумался, почему это для глаз картинки всякие есть, фильмы, для ушей музыка, а вот для языка ничего нет. Непорядок это. И решил повар сделать музыку для языка. С тех он и начал он собирать вкусы. Накопилось порядочно. И задумал он их смешивать между собой. Сколько лет он потратил, пока научился. Потом он стал предлагать свою вкусовую музыку другим, но люди только плевались, пробуя его музыку. От злости повар бросил все и ушел на другую работу. Но его растравленное тело уже требовало музыкальной еды. Пришлось повару подчиниться, куда деваться. Опять он пошел в повара. И вот сейчас у него уже много песен и даже симфоний вкуса. Но… вздыхал повар, никто не понимает его.

Алеша хотел понимать людей и сдуру вызвался попробовать. Повар обрадовался. Целый день он колдовал на кухне, а к вечеру позвал Алешу. Тот смотрел на большой стол, и его глаза разбегались. Слов нет, все было красиво,  но вот как оно на вкус.

Повару было приятно глядеть на удивленного Алешу, и он начал свою музыку. Он подкладывал на тарелку понемногу еды,  Алеша кушал и успевал хвалить. Прошло время, и Алеша наелся. «Все!» – сказал он и хотел встать из-за стола. Повар же, подлец, дал ему полстакана воды. Алеша выпил, и его тут же вырвало. Ладно повар тазик подставил.

– Хорошо, хорошо, – суетился повар и опять накладывал еду на тарелку.

Алеша, конечно, ничего не понимал, но послушно кушал. Но когда его вырвало в третий раз, есть он отказался.

– Зачем мне кушать, если меня рвет?

– Дурачок ты, Алеша. Так все и задумано, – говорил повар, – это симфония такая. Надеюсь, тебе понравилось.

Алеша был, конечно, не грубый человек, но тут ему очень хотелось сказать: «Что видел он эту симфонию вместе с поваром в одном месте!» До того ему опротивела эта музыкальная еда. К слову сказать, Алеша особых вкусов и не почувствовал, может не так воспитан у него язык был, кто знает.

Пришлось ему срочно уйти с того совхоза, иначе бы сделал из него повар какого-нибудь музыкального вкусового певца, если бы ненароком не отравил.

Шел он и думал:

– А ведь такие люди все на вкус пробуют. И уж если найдут что вкусное, то и не отцепятся. Тут-то и пропал человек. Все. Не хозяин он себе. Царь у него язык, да живот. Такие люди все время жуются. Язык-то еду требует, да еще живот просит. Животу-то плохо без еды становится, болеет он, вот и приходится человеку кормить его все время. Так и получается не живот для человека, а человек для своего брюха живет.

А потом и думать животом человек начинает. И вся жизнь человеческая вокруг живота крутиться начинает. Да-а-а, был человек, а остался живот один.

                ***

Деревня забеспокоилась. Уже многие знали, что окружены они какой-то неведомой стеной. Используя выходные, мужики пробовали съездить за сеном. Но, увы. Вернулись раздраженные и озадаченные.

Потихоньку к конторе начал стягиваться народ. В коридорах гудели, матерились, ругали власть. Все как обычно. Секретарша Елизавета Павловна никого не пускала к председателю. Он сидел с участковым милиционером и решал вопросы.

Снег летел из-под широких колес и вот уже джип, скрипя тормозами, остановился у самого крыльца. Из машины выбрались два брата. Миша в расстегнутой замшевой куртке и Колян в чистой телогрейке. Впереди шел Михаил, за ним семенил Колян.

Женщины зашептались. Какая цепь, а кольца-то, кольца… Цепь действительно была богатая, почти в палец толщиной, она ярко блестела золотом на широкой груди Михаила.

Михаил уверенно и нагло прошел мимо секретарши и без стука ворвался в кабинет. Милиционер, мужчина, лет тридцати пяти, чуть не поперхнулся водкой. Он закашлялся, и Иван Петрович стал его хлопать по спине.

Миша, увидев мента, смутился, но потом, оправившись, спокойно подошел к столу и опустил на поверхность огромные кулаки.

– Ну, что, Иван Петрович, – враждебно глядя прямо в глаза председателю, спросил Михаил, – Что делать-то будешь?

– Только мы собрались с братом на охоту, – он повернулся к милиционеру, – бабы кричат, не проехать, не проехать. И точно. Какая-то зараза не пускает. Туман какой-то появился. Что, испытания нового оружия начались? Опыты над вами делают?

Иван Петрович переводил взгляд с участкового на Мишу  и моргал глазами.

– Кому я сейчас неустойку предъявлять буду? Военным? Ну, уж нет! Я тебе – колхозу предъявлю! Заберу весь колхоз с потрохами…. Чего молчишь, Иван Петрович.

– Ты того…. Не нервничай…. Разберемся, – встрял в разговор милиционер.

– Нет, ну что вы. Я все по закону. У меня адвокаты имеются, так что все будет нормально без э-э-э…, – Миша забыл слово «эксцесс» и сейчас, как