население должно на этот раз почувствовать, что воссоединение с Европой принесло ему не обнищание, как в 1992-м, но резкий рост благосостояния.

Конечно, у России есть и собственный опыт подобного радикального изменения «культурного кода» большинства. Она пережила его дважды-и при Грозном царе, впервые отменившем в 1581 году Юрьев день и начавшем тем самым эру закрепощения крестьян, привыкших к свободе, и при Ленине, дотла разрушившем почти уже европейскую Россию. В обоих случаях то был, однако, опыт подавления свободы, деевропеизации страны. Молодым прагматикам, сегодняшним «отщепенцам», которые, если верить свидетельству докладчиков Изборского клуба, идут на смену последнему советскому поколению, понадобятся прямо противоположные методы просвещения масс.

Готовы ли к этому сегодняшние «представители властных структур», даже если их повестка дня включает, как мы видели, «отказ от мессианской геополитики» и «превращение России в нормальное государство»? Помогут им в этом русские европейцы? Или станут сводить старые счеты? Я не знаю ответов на эти вопросы. Знаю лишь, что прошлым великим революциям и просвещение масс, и «примирение элит» удалось. Не сразу, но удалось. В Англии, например, первый компромисс 1660-го развалился и сработал лишь второй — в 1688 году. Во Франции, как всегда, затянулось «примирение» много дольше-до самого 1870-го.

Так или иначе, что останется после всех этих перипетий от революции 1991 в сухом остатке, если, повторяю, верна моя гипотеза? Единство Европы, вот что останется. Европейская Россия останется. В любом случае времена настанут интересные. Времена борьбы, а не застоя и уныния, свободы, а не «патриотической истерии». Времена реального преобразования страны. И потому ответ на вопрос, вынесенный в заголовок, очевиден. Достаточно поменять в нем имя: был ли, в самом деле, Кромвель фатален для Англии? Бонапарт для Франции?

Заключение

Я понимаю, что такое Введение может показаться неуместным для третьей книги «Русской идеи», трактующей последнее десятилетие XX века, когда Ельцин и либералы отступали на всех фронтах и события неумолимо вели к откату в царство несвободы. Именно об этом нам ведь и предстоит говорить в книге подробно. И все же хотелось мне, чтобы и в этой картине наступающего мрака читатель мог, так сказать, заглянуть за горизонт, увидеть перспективу и свет в конце тоннеля, в который устремилась в те годы Россия. Так оправдываю я для себя это вступительное эссе. Тем более уместно это сейчас, в эпоху заключительного, похоже, кризиса протектората, когда уныние и страх становятся практически всеобщими.

Глава 2

ДРАМА СТАНИСЛАВА ШАТАЛИНА

Что не задалась русская революция 1991 года, стало очевидно еще до того, как она началась. Даже лучшие начинания предреволюционной поры, Перестройки, когда страна вдруг опять задышала свободно после десятилетий советского удушья, даже самые добрые намерения обернулись, в конечном счете, во вред будущей революции. С самого майского Съезда 1989-го все пошло наперекосяк. И поскольку, если верить опыту истории России, суждена ей еще одна освободительная революция, подобная той, четвертьвековой давности, полезно, я думаю, иметь в виду эти старые ошибки.

Во избежание разночтений, однако, нужны, наверное, четкие определения: что, собственно, имею я в виду под революцией, и чем отличается она от Перестройки. Цель ведь у них, в конце концов, была одна и та же: та, о которой мечтали еще два столетия назад Сперанский и Чаадаев: сделать Россию нормальной европейской страной, столь же европейской, как, скажем, постимперская Франция или послевоенная Германия. Ни в малейшей степени не означало это отнять у России ее национальную специфику, «перекодировать» ее, как пугают публику национал-патриоты. Германия, как была, так и осталась непохожей на Францию, хотя обе они европейские. И Россия, став европейской, не похожа будет, конечно, ни на ту, ни на другую. Единственная национальная традиция, которой она лишилась бы, это традиция ПРОИЗВОЛА ВЛАСТИ. Ее-то, эту традицию произвола, и отстаивают отчаянно национал-патриоты. Дорога она им почему-то. А мы все не догадываемся спросить их, почему…

Но если цель у Перестройки и у революции была одна, то в чем же, спросит читатель, разница. В том, что нельзя перепрыгнуть пропасть в два прыжка. Смысл Перестройки был в том, чтобы подготовить революционный «прыжок».

Означало это в первую очередь: дать людям вздохнуть свободно. Но также и демонтировать инфраструктуру «холодной войны», избавиться от внешнего, восточноевропейского пояса империи, разрушить однопартийную диктатуру, провести радикальную реформу экономики, открыв тем самым дорогу иностранным инвестициям, выйти, одним словом, из советского изоляционизма. Большего Перестройка дать не могла. А чтобы стать нормальной европейской страной нужно было нечто большее.

Нужно было, в частности, окончательно «отвязаться» от империи и построить правовое государство, где центральную роль, которую в России вплоть до конца XX века играло первое лицо (будь то монарх, генсек или президент), исполняли бы институты, Я имею в виду независимый суд и парламент. Иначе говоря, нужно было РАЗДЕЛЕНИЕ ВЛАСТЕЙ (не имитация его, а принципиально новая структура власти, способная предотвратить как реставрацию старого режима, так и образование «олигархата», т. е. власти денег). Одним словом, нужна была Революция. В этом и состояло ее отличие от переходного периода, т. е. от Перестройки.

С. С. Шаталин

В том, что сделать Перестройке удалось многое, не может быть сомнения. Но главного она, в силу разных причин, не сделала. Я имею в виду провал радикальной реформы экономики, предложенной командой Станислава Шаталина, что поставило страну на грань катастрофы, привело к обнищанию значительной части населения и к общему разочарованию в демократическом переустройстве страны. Короче, привела Перестройка ко второму роковому тождеству, погубившему российскую революцию 1991 года (о первом см. ниже), к тому, что «распад империи = обнищанию».

И тождество это стало могущественным инструментом реваншистской оппозиции, перекорежив впоследствии весь ход революции. Вместо того чтобы строить правовое государство, революционной власти пришлось всю дорогу отбиваться от сил реванша. Большевики покончили с этими силами быстро и эффективно: посредством тотального «красного» террора. Но демократическая власть не могла позволить себе террор. Ей приходилось маневрировать, поступаться принципами, прибегать к помощи «больших денег». Короче, изменять самой себе.

Не создала также Перестройка предпосылок для перехода к европейской государственности, к разделению властей. Напротив, она максимально его затруднила. И началось это торможение прямо на том же знаменитом майском Съезде 1989 года. Нет, в том, что был он одним из самых счастливых событий в русской истории XX века, уверен я и сегодня. На протяжении двух недель гигантская страна до самых до окраин жила излучением свободы и драмы, исходившими от этого Съезда. Даже самое тривиальное наблюдение подтверждает