И все же мы были близки. Даже когда у меня случилась беда: КГБ всерьез заинтересовался, каким образом оказалась моя рукопись в Америке, и я наверняка был «под колпаком», он поделился со мной важным секретом. Такой это был человек, бесстрашный. Вот какой был секрет. Явился к нему доверенный человек от члена Политбюро Г. И. Воронова, умоляя снабдить его какой-нибудь сногсшибательной экономической идеей, способной спасти репутацию его шефа (ходили слухи, что Воронов был на пороге исключения из Политбюро, а Стасик известен был тогда, как своего рода епГап! ГегпЫе научного сообщества). И вот что он ответил: «Признателен за доверие, но ничего, кроме перехода к рыночной экономике предложить не могу». В 1973 году! Я же говорил: такой это был человек.

Родом он был из ультракоммунистической семьи. Отец его был еще при Сталине секретарем Калининского обкома ВКП(б), дядя — секретарем ЦК КПСС. «Я сиживал на коленях у Маленкова, — писал он впоследствии в открытом письме Горбачеву, — слово «пленум» узнал раньше Вас, а в 9 лет увидел пистолет под подушкой у отца». Юность его прошла в годы расцвета советской империи (он родился в 1934), в зрелые годы он ее ненавидел — вместе с революцией, ее

породившей: «То, что у нас называют Великой Октябрьской, историки всего мира зовут «авантюрой Ленина и Троцкого»-писал он. — И трудно найти более объективную оценку событию, которое завело нас в исторический тупик».

Обосновывал так: «Если бы Ленин не верил в мировую революцию, — а это было для него и Старым, и Новым заветом, — не случился бы и Октябрь. Если верить Талейрану, это было больше, чем преступление, это была ошибка». Сталинский имперский национализм Шаталин презирал тем более, называл его «философией парвеню, плебейством».

Выход на арену

В отличие от малограмотной публики, руководившей страной после Сталина, Горбачев (во всяком случае, до сентября 1990 года, когда он испугался и окружил себя опасными для здоровья людьми, которых Шаталин назвал по-булгаковски «осетриной второй свежести») испытывал почтение к интеллектуалам. В книге «Жизнь и реформы» он рассказывает, как мечтал об «онаучивании управления страной», об «альянсе власти и науки». Удивительно было бы, не обрати тот ранний Горбачев внимание на такого enfant terrible, как Шаталин. Тем более что на дворе был не 1973 год, когда одна мысль о переходе к рыночной экономике звучала чем-то вроде оскорбления его величества, а 90-й, когда, по словам самого Горбачева, «против рынка не возражала уже ни одна заметная политическая сила, и страсти переместились в плоскость выбора путей и способов перехода к рынку». А в этих делах авторитет Шаталина был неоспорим.

А. Н. Шохин, С. С. Шаталин, Г Э. Бурбулис, Е. Т. Гайдар. 1992 г.

При первой же возможности Горбачев рекрутировал его в Президентский совет-наряду с такими бонзами, как Евгений Примаков и Аркадий Вольский. Когда Горбачев согласится с одним из лидеров демократов Николаем Травкиным, что «радикальная реформа, на которую нацелил страну Съезд, начинает походить на неспешную штопку прорех в экономике», он продвинет Шаталина еще выше…

Шаталин, однако, оставался верен себе: «Войти в совет я решился, оговорив условие, — если Перестройка пойдет назад, подаю в отставку. Но драться буду по принципу: гвардия погибает, но не сдается». И Горбачев дал ему возможность «погибнуть за Перестройку». Шаталину было поручено возглавить Неправительственную команду для разработки действительно радикальной программы перехода к рынку, вошедшей в историю под именем «500 дней». Это была передняя линия фронта. От успеха его команды зависело быть или не быть Перестройке. И Шаталин засучил рукава…

«Звездный час»

«Когда б Вы знали, — писал он Горбачеву, — с какой радостью, легкостью, очарованием, надеждой и ответственностью работали мы в том блаженном августе 90-го года. Все были равны. И мои сверстники Евгений Ясин, Николай Петраков, и годившийся мне в сыновья Григорий Явлинский, и Алексей Михайлов, который мог быть моим внуком… Вы сами же говорили, что эти «юнцы» — при крайнем саботаже со стороны бывшего председателя Госплана Ю.Д. Маслюкова и бывшего министра финансов В. С. Павлова (сейчас он работает у Вас премьер-министром) сумели за 25 дней совершить, как сказал акад. А. Г. Аганбегян, подвиг, написать программу «500 дней» и проекты важнейших законов, необходимых для ее реализации. Я гордился своей работой, сам совершал чудеса, на которые сейчас уже неспособен».

Это был не только звездный час Шаталина, то, к чему готовился он всю жизнь, для чего, по сути, жил. Многим ли дано в жизни такое — спасти свою страну на краю пропасти, в которую она готова была провалиться? Это был, как многие думали, последний шанс превратить Россию в нормальное европейское государство, то, о чем мечтал почти два столетия назад еще Михаил Михайлович Сперанский. Тогда помешало сопротивление консервативного дворянства, которого император, помня о судьбе убитого отца, боялся смертельно, но сейчас-то, 31 августа 1990 года, когда сам Президент сказал, что предпочитает шаталинскую программу «штопке прорех», предложенной правительством, и сопротивление консерваторов его, казалось, не пугало, что могло помешать?

Единственное, о чем попросил тогда Горбачев, чтоб никто не остался в обиде, провести независимую процедуру «согласования» «500 дней» с правительственной программой. Уверенный, что «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань», Шаталин против процедуры не возражал. Тем более что поручена она было Аганбегяну.

И, конечно же, «спасибо Абелю Гезевичу, он решительно встал на нашу сторону. За три дня методом вычеркивания мы сделали с ним «президентский вариант» программы, который на 95,5 % опирался на «500 дней». Именно на этот вариант и сослался лауреат Нобелевской премии В. В. Леонтьев, когда на большом собрании советских экономистов в честь знаменитого американского соотечественника, на вопрос «Что нам делать?» ответил: «Спросите у вашего Шаталина, он знает, что вам делать». Это было в начале сентября.

Евгений Ясин

Николай Петраков

Удивительно ли, что программа «500 дней» не оставила камня на камне от своей правительственной соперницы? Она предусматривала легализацию частной собственности, отмену субсидий убыточным госпредприятиям, распродажу в частные руки незавершенных строек, приватизацию государственной собственности и в ходе ее — поглощение избыточных денег в экономике, и — отмену государственного контроля над ценами (то, что после реформы Гайдара 1 января 1992 года называлось «либерализацией цен»). Надо ли говорить, что ничего подобного в правительственной программе и в помине не было?