— В гостиной пропылесось. Грязью скоро подавимся, — упрекнула напоследок Людмила и захлопнула за собой дверь.

Ирма осталась стоять в тесном коридоре, слушая, как Иван истошно орет на жену — неправильно открыла багажник, «Ну корова! — разорялся он. — Как есть корова!»

Подобный тон общения был принят в семье, и пора было уже привыкнуть, но Ирма так и не смогла. Каждый раз ее больно царапали замечания золовок, взгляды свекрови. Она не стала своей в этом доме.

Взяла поднос с завтраком и отправилась наверх. Игорь спал, но при ее появлении открыл глаза и расплылся в неискренней, деланной улыбке.

— Кофе в постель? — спросил он так, словно ждал, что Ирма подхватит его игру и станет кокетничать. Хотя прекрасно знал, что ожидать такого не приходится — нет у нее этого в привычках.

— Павел сказал матери, что у тебя грипп.

Ирма поставила поднос на тумбочку. Игорь закрыл глаза и застонал. И губу прикусил.

— Что такое? — Ирма остановилась возле кровати.

— Больно. Посмотри, что у меня там… — совершенно сникшим голосом попросил он.

Ирма в нерешительности потопталась возле кровати, приблизилась. Откинула край одеяла. У Игоря была перевязана нижняя часть ребер. Бинт был чист.

— Вот здесь… — Игорь повел глазами на правый бок. Ирма протянула руку, потрогала бинт.

Игорь тут же схватил ее ладонь и как ни в чем не бывало загоготал на всю комнату. Ирма попыталась выдернуть пальцы, но Игорь держал крепко. Он прижал ее руку к своей груди и притворно простонал:

— Посиди со мной, сестра… — И снова загоготал. Дернул сильнее, так, что она едва не упала.

Стукнувшись о табуретку, она села на край кровати.

— Пусти сейчас же!

— Тебе Павел велел за мной ухаживать? Вот и давай ухаживай!

Он еще плотнее прижал ее пальцы к своей груди. И нахальные глаза его наблюдали: что она станет делать?

— Игорь, я Павлу скажу!

— Да? А что ты скажешь? Что скажешь-то? Что тебе сделали? Подумаешь, за руку дернул!

Он отбросил ее пальцы и потянулся за пирожком. Ирма встала.

— А вот если я скажу Павлу, что видел, как ты позавчера у магазина с Володькой Никитиным лясы точила, это ему интересно станет. А?

Он откусил полпирожка и, орудуя челюстями, со своей кривой усмешечкой взглянул на нее.

Ирма остановилась и в полном недоумении уставилась на Игоря.

— Чего смотришь? Павел не зря говорит, что за тобой глаз да глаз нужен. Одну в магазин отпустить нельзя. Вот бабы…

— Я только поздоровалась с ним! — вспомнила Ирма. — Он же мой одноклассник как-никак. Или, по-твоему, я должна была мимо пройти? Пять лет не виделись…

— Вот уж не знаю, поздоровалась или еще чего… Только в школе-то он бегал за тобой, я помню.

— Что ты несешь? — возмутилась Ирма — Хватит придумывать!

— Бегал, бегал, — самодовольно утверждал Игорь. — За тобой многие бегали, только мы с Павлом умели их отваживать… — Он хохотнул.

Ирму передернуло.

— Я жена твоего брата, — напомнила она и шагнула к двери.

— Буду жениться, ни за что красавицу не возьму, — бросил он ей в спину, и она остро почувствовала его нехорошую улыбку, кривую и нахальную.

Боже! Когда это кончится?!

Ирма вернулась к себе. Дочка сидела в своей кроватке и сонно терла глаза.

— Гули мои проснулись… — заворковала Ирма и вытащила ребенка из теплого гнезда. — А где наши глазки? Проснулись наши глазки?

Она с нежностью расцеловала дочку и прижала к себе. Вот ее отрада, вот ее пристанище, маяк в этой жизни. До мамы так далеко, что подумать страшно, а дочка — вот она, рядом. И всегда будет рядом. И никто ее не отнимет. Ирма с воодушевлением принялась заниматься утренним туалетом дочери — умывала, причесывала, одевала, не переставая с ней разговаривать. А сама не могла отделаться от гадливого чувства, которое настигло ее в комнате Игоря. Брат Павла очень хорошо знает, куда ударить. Он в курсе, что Павел ревнив до крайности, и, если Игорь захочет, создаст ей новые проблемы. А она и без того задыхается. Павел шагу ступить не позволяет, чтобы не унизить своими подозрениями: «Куда ходила? Для кого накрасилась? Зачем вырядилась?»

Его подозрения душили ее, обижали до слез, обескураживали. Она не знала, к чему он прицепится в следующий раз.

Всего боялась, даже к подругам перестала ходить. Павел подозревал, что те устраивают для Ирмы любовные свидания.

Разве она не смогла бы вместе с сестрами Павла заниматься торговлей? Разве она сама пожелала сидеть дома в качестве домработницы? Так Павел решил. А золовки злятся. Думают, ей нравится сидеть в четырех стенах безвылазно, убирать за всеми, почти не общаться с людьми.

Посреди своих рассуждений она вспомнила: аптека! Свекровь велела ей сходить в аптеку. Значит, можно будет прогуляться по селу. День такой замечательный! Для Ирмы словно форточку открыли. Она отнесла Катюшку на кухню, усадила на высокий стульчик у стола.

— Бабуля тебя покормит, а мама сбегает в аптеку. За лекарствами для дяди Игоря.

— Как он? Температура высокая? — ловко кромсая лук, поинтересовалась свекровь.

— Температуры нет, — сказала Ирма в общем-то правду. Она терпеть не могла вранья.

— Мам, тетя Люба приехала! — сообщил Тимоха непривычным слуху баском.

Полина выглянула в окно. Синий хлебный фургон сестры стоял у ворот, а сама Любава разговаривала с водителем. Внутри приятно екнуло. Они виделись нечасто, а уж занятая бизнесом Любава совсем стала редкой гостьей у сестры.

— Сынок, достань компот из погреба.

Вытащила из духовки кастрюлю с борщом, нарезала хлеб.

— Как живы-здоровы?

Свое приветствие сестра проговорила не так звонко и бодро, как обычно, — Полина это сразу уловила. Расцеловались, обменялись привычными замечаниями. Тимоха принес из погреба банку с абрикосами, смущенно выслушал комплименты тетки по поводу его роста. Сели обедать. Ну по всему замечала Полина — не та сегодня сестра. Ну не та. И улыбка какая-то вымученная, и привычные слова звучат по-другому. Дождалась, когда Тимоха уйдет к себе, спросила напрямик:

— Что стряслось-то?

Сестра как-то сразу перестала изображать бодрость, выпустила складку на лоб и ложку отложила, перестала терзать.

— Ушел Семен-то у меня. Совсем ушел.

— Не может быть! — ахнула Полина, хотя хорошо знала: в этой жизни быть может все, что угодно. Так уж привыкла она видеть всю подноготную людей, все их слабости, что мало чему удивлялась. Но сестра ждала от нее удивления, Полина это чувствовала. Ей не надо было объяснять, что чувствует Любава в свои сорок восемь, оставшись одна. Все чувства сестры без труда перетекли в нее. Глазам стало горячо.