…Спартанцев было всего семнадцать. Держались они вместе. Алые плащи, крепкие, стройные фигуры, длинные тёмные волосы и серые глаза, а так же уверенное, гордое поведение выделяли их среди прибывших наёмников.

Последние годы спартанцы всё больше разъезжались по миру, нанимаясь служить различным владыкам. После реформ эфора Эпитадея[5], разрешившего отчуждать наделы земли у обедневших спартиатов, лишившиеся возможности существовать в родном государстве воины отправлялись искать лучшую долю. Великолепные воины – они продавали то, что умели лучше всего. Искусство воевать! Их охотно брали, часто – на командные должности. Лучших офицеров и полководцев найти было трудно. Один спартанец, разве что с парой-тройкой соратников, мог изменить ход всей войны. Брасид[6], собрав небольшой отряд из илотов и пелопонессцев, сокрушил владычество Афин во Фракии, повернув удачу, почти полностью ушедшую к противнику, лицом к Спарте. Гилипп, приплыв к сиракузянам, спас их от огромного войска афинян. Перечислять спартанских полководцев можно было бы долго. Но нынешнее поколение спартиатов воюют не во славу Лакедемона и Эллады. Спартиатов становится всё меньше, кто погибает, кто разоряется и теряет все гражданские права. Ещё Брасид понимал, что надо дать больше прав илотам и периэкам, дать им право гражданства, тем самым усилив государей. Ведь не зря его самого так любили и уважали во всей Элладе, в том числе илоты, периэки и лучшие, разумнейшие среди спартанцев. Поэтому, когда Брасид погиб под Амфиполем, принеся Спарте очередную победу, эфоры вздохнули свободнее, хотя и лишились лучшего полководца. А как жестоко был наказан спартанец Кинадон, который готовил заговор с целью создания равноправного общества в Лакедемоне. Он тоже собирался улучшить жизнь илотов и периэков. Государство без граждан не сможет существовать. А спартиаты гибли в войнах, их становилось все меньше.

Вот и Ксантипп за вольнодумство и схожие мысли с Брасидом, память о котором он почитал, за излишне хорошее отношение к илотам чуть не понёс суровое наказание. Эфоры сначала думали о казни, но потом решили отправить потомка древнего рода в изгнание. С тех пор Ксантипп и скитался по миру. Вместе с ним отправился его слуга Орест. Во время службы в Египте они встретили ещё несколько своих друзей, которые были вынуждены покинуть Спарту.

– Кучка богачей, взяв из законов Ликурга лишь то, что им выгодно, узурпировала власть в стране! Они не видят или не хотят видеть, что Спарта уже совсем не та, что она превращается в ни на что не влияющее мелкое государство и что спартанцев уважают только как наёмников. Так больше нельзя! – такие разговоры вели спартанцы-наёмники, мечтая когда-нибудь вернуться домой и всё изменить на родине в лучшую сторону. Но пока это были всего лишь разговоры. До времен Агиса, Клеомена и Набиса, тех, кто попытался реформировать Спарту, было еще несколько десятилетий.

Карфаген в эти дни с надеждой встречал прибывающие отряды наёмников. Военная фортуна совсем изменила пунийцам, римляне побеждали раз за разом. Недавно было проиграно очередное сражение, поставившее пунийцев на грань катастрофы.

Римские легионы уже маршировали по Африке.

Римский консул Марк совсем уверился в предстоящей победе, в захвате всего пунийского государства. Паника всё больше охватывала жителей гордого Карфагена. Они перестали верить своим вождям, которые проигрывали сражения на море и на суше одно за другим. А карфагенские полководцы, проиграв всё, теперь так осторожничали, что эту осторожность правильнее было сравнить с трусостью.

Вот в это тяжёлое время и прибыли наёмники в столицу пунийского царства.

– Эти пунийцы грозны только с виду! – сказал Георгий своим товарищам.

Ксантипп согласно кивнул. Спартанцы, неторопливо прогуливаясь, изучали город, смотрели по сторонам.

Неопрятные пунийские воины бестолково шлялись по городу, неумеренно пили, орали непристойные песни, задирали горожан, приставали к женщинам.

– Если бы у них был достойный командир, – громко произнёс Ксантипп, – то они не вели бы себя так!

– Как так? – его слова услышал здоровенный пышнобородый ливиец. Похоже командир какого-то отряда. Шёл он во главе разномастных вояк.

– Как стадо трусливых баранов, пытающихся с помощью наглости выдать себя за львов! – спокойно ответил Ксантипп.

– Слышали? – взревел после таких слов гигант-ливиец. – Он нас оскорбляет! – призвал он других наёмников на поддержку.

Вскоре около полусотни солдат, в основном ливийцев и пунийцев, окружили семнадцать спартанцев. Те были одни.

Их слуги и оруженосцы в этот момент находились в лагере.

Спартанцы, несмотря на значительное преимущество противника, сохраняли полное спокойствие. Их спокойствие несколько обескураживало. Сбивало с толку.

Но ливийский командир вознамерился во что бы то ни стало подраться, поэтому кипятился всё больше и больше.

– Эти эллинские ублюдки оскорбляют нас – честных воинов! – кричал он, винные пары всё больше вдохновляли его. – Мы должны дать им отведать наших кулаков! Бей их!

После этого он ринулся на спартанцев, увлекая за собой толпу гомонивших вояк. Драка началась около торговых рядов, а потом и вовсе сместилась в сторону прилавков.

Спартанцы дрались слаженно, умело подстраховывая друг друга, превратившись в многорукий и многоногий боевой механизм. Выверенные удары опрокидывали нападающих. Слышались крики, причитания торговцев, прилавки разлетались от падающих тел, по земле катились фрукты. Вот подхваченной с прилавка телячьей ногой один из спартанцев сокрушил двоих нападавших. Пока никто не хватался за мечи, но, похоже, к этому шло. Гигант-ливиец надеялся побороть Ксантиппа, но тот уворачивался от стальных лап и наносил мощные удары. Один глаз ливийца заплыл, из носа текла кровь. Он хрипел от бешенства, не понимая, почему никак не удаётся сокрушить худощавого, пусть и жилистого, противника. Совсем не Милон Кротонский[7].

К ливийцам и пунийцам постоянно подбегало подкрепление. Поэтому, несмотря на то, что уже несколько десятков нападавших вышло из строя, преимущество их сохранялось.