Жил Генка на окраине. По невеселым местам пролегал его путь. Впереди была безлюдная пустынная улица с редкими фонарями. Слева тянулась высокая решетчатая ограда старинного кладбища, справа – простиралась местность, которую в Монастырске с испокон века называли Лягушаткой. Теперь здесь активно шел снос старого жилья и рокот моторов замолкал только глубокой ночью.

Генка шел себе, посвистывал, но вдруг что-то заставило его замедлить шаг и прислушаться. Тюха насторожился: в недавнем «дембеле» еще крепко сидело солдатское чутье на всякие разные неприятности.

Из длинного, наполовину снесенного барака с темными разбитыми окнами донесся отчаянный женский крик.

«Наблюдай обстановку!» – вспомнилась Генке любимая поговорка старшины Панченко. Но наблюдать здесь, в тусклом свете одинокого фонаря было нечего. Ни души. Меж тем крик повторился… перешел в приглушенный вопль…

Тюха поморщился и даже головой помотал, потому что идти к бараку ему ох, как не хотелось! Но однако иди надо было и он пошел.

Но тут буквально у него под носом из-за висевшей на одной петле двери барака выскочила девчонка в короткой красной юбке и белых колготках. Она затравленно огляделась по сторонам, уперлась в Тюху невидящим взглядом, глаза ее, широко открытые ужасом, на миг обрели осмысленное выражение. Пятясь, незнакомка молча поманила парня за собой… потом повернулась и пошла – не оглядываясь. Тюха, не колеблясь, последовал за ней.

Так они миновали угол Советской и Максима Горького. Генка ждал, что незнакомка приостановится и позволит себя догнать. Но она быстро шла все вперед и вперед выбивая по асфальту неровный ритм своими каблучками.

– Она меня уводит от барака, – понял Генка. – Ну, ну… будь по твоему!

И он решительно прибавил шагу. Девчонка оглянулась, но не остановилась. И не побежала.

Тюха поравнялся с ней и брякнул первое что в голову пришло:

– Это ты кричала?

Она остановилась, посмотрела на него своими голубыми глазами, странно блеснувшими в полутьме.

– Тебе-то что? Свали отсюда!

– Я тебя провожу! – твердо сказал Тюха.

Она молча повернулась и пошла, почти побежала, прочь. Но уйти от Тюхи было не так-то легко. В три коротких прыжка он догнал ее и цепко взял за плечо.

– Стой!

Генка в этот миг ждал от нее чего угодно. Она могла закричать, лягнуть его под живот или ругнуться по черному. А девчонка вдруг прижалась к нему всем телом и заплакала. Отчаянно, навзрыд.

– Ты это… чего? – пробормотал Тюха. Он растерянно обнял ее за плечи и стоя теперь так, не зная что ему делать и что говорить.

Она еще раз всхлипнула, оторвалась от него и побежала прочь.

– Не ходи за мной! Не смей! – услышал Генка уже издалека и послушно замер. Только теперь он увидел на ее белых колготках красные пятна. Кровь.

– Понятно! – подумал он. – Затащили ее пацаны в барак и… Ну, и черт с ней!

…И, уже засыпая под ворчливую воркотню матери: «…шляешься допоздна, а столько в городе хулиганства… поди, не жрамши… шел бы работать…» Генка подумал:

– А она симпатичная и фигурка у нее будь-будь! Как бы ее найти?

И уснул. А под утро увидел странный сон: кто-то невидимый долго, нудно и назойливо объяснял ему, что при изнасиловании девушки пятна крови НЕ МОГУТ быть расположены на ее колготках именно таким образом – с наружной стороны икр – чуть повыше щиколоток. Вдобавок ко всему в сон этот влез еще и Иван Панченко, который выражался по-армейски и крепко откостерил Тюху за неумение «делать выводы».

– Темно же там было… – оправдывался Генка… – Вот я и подумал сначала, что это просто грязь… асфальт же мокрый!..

– А туфельки-то у нее чистенькие были, – ехидно и очень противно засмеялся Панченко. – Эх ты, Тюхин сын!

– 2 –

Через неделю Мишка Кузовенков, страдая с ужасного похмелья, приплелся ранним утром к своему бульдозеру. Не отпирая кабины, он повалился на битый кирпич под гусеницей и тоскливо огляделся.

Поспешное бегство на работу позволило ему почти что избежать утренних упреков супруги, но на душе у Мишки все равно было муторно. Да и пейзаж не радовал: вокруг его верного и надежного как «стольник» бульдозера громоздились кучи мусора, утыканные кое-где ржавой арматурой и гнилыми бревнами.

– Будто Мамай прошел! – Мишка с трудом собрал по пересохшему рту липкую слюну и зло сплюнул. – Да и ни черта не заработаешь на этом сносе… мать иху так!

Он поморщился, закурил и принялся ждать. Теплилась у Мишки надежда, что слесарь Иван (с которым Мишка вчера просадил полполучки) его не забудет. И – может быть – что нибудь сообразит…

– Вот почему – «дружок закадычный»? – вяло размышлял Мишка. – Да потому что вместе за кадык заливаем… Эхе-хе!

Иван, как и положено истинному другу «познался в беде». Мишке не пришлось особо долго ждать: вскоре напарник появился. Причем с сумкой, которую нес очень бережно.

– Ага, живой! Ничего… счас похмелимся!

Кузовенков буквально воскрес от его слов. Они прозвучали для слуха Мишки куда приятнее, чем даже адажио из балета «Лебединое озеро».

Но как назло: куда-то запропастился вчерашний стакан.

– Ничего, – успокоил Мишку Иван. – Счас найдем!

Он огляделся по сторонам и направился к разрушенному наполовину бараку. Нырнул под свисающую косо дверь.

Нетерпеливо поглядывая то на бутылку, то на барак, Мишка маялся и вздыхал, Иван появился очень бледный.

– Мишк, иди сюда! – крикнул он.

Почуяв неладное Кузовенков, спотыкаясь, заторопился к приятелю.

– Чуешь?! – спросил тот.

Мишка потянул носом и скривился. По длинному темному коридору полз гнусный запах.

– Труп! – коротко пояснил Иван. – Я его только счас видел… парень какой-то лежит и пахнет. Пошел я в милицию звонить, потом похмелимся… как они уедут. Ну их от греха.

– 3 –

– Итак, что мы имеем, молодые люди? – вопросил Лев Иваныч.

Вся группа, хорошо зная о привычке судмедэксперта Наумова задавать риторические вопросы скромно молчала. Только практикант, курсант школы милиции Володя Барабаш, открыл было рот по своей ученической привычке, но вовремя спохватился, не к лицу ему было забегать вперед старших по званию.

– Окончательные выводы мы можем сделать только после вскрытия, – не торопясь, рассуждал Наумов. – Но признаюсь вам: за тридцать пять лет работы в органах я вижу такое впервые. Шея убитого явно была сначала прокушена. Зубами?! Только потом разорвана. Труп обескровлен почти полностью. А крови на полу почти нет.

– Убили где-то, а бросили здесь? – рискнул предположить старший лейтенант Синельников.

– Здесь его… убили! – глухо сказал курсант Барабаш.

– Вы так думаете, юноша? – блеснул толстыми стеклами очков эксперт Наумов.

Володя показал на крошечные бурые