Данька присел на топчан – не тот, на который указал Савушка,а прямо под окошко. От обильно пролитых совсем недавно слез до сих пор колотит.Ни от какой не усталости, а именно от тех горьких слез, которым, казалось,исходу не будет. Но слезы иссякли, на смену им пришли холодная решимость иненависть. Она, эта ненависть, будет всю ночь придавать ему бодрость, она дастсилы выждать, высмотреть, узнать, понять… отомстить!

Тяжело дыша, Данька привалился головой к подоконнику. Какболят глаза, словно песку в них насыпали. Зажмурился – сразу стало легче. Незаснуть бы… да нет, как можно? Спать нельзя! Он ни за что не уснет!

С этой мыслью Данька провалился в сон так же стремительно,как человек в темном ночном лесу проваливается в ловчую яму, предательскиоказавшуюся на пути.

За высокими окнами дворца Прадо сияло солнце, однако ветердул ледяной. Дворец был настолько пронизан сквозняками, что вполне уместнымиказались и яркое пламя, играющее в огромном, похожем на дом, камине вкоролевском кабинете, и отделанная мехами одежда двух господ, стоявших другпротив друга.

Один из них – плотный, низкорослый, с высокомерным лицомчеловека, привыкшего повелевать, был сам король Испании Филипп V. Его собеседниктоже не отличался высоким ростом, но обладал по-юношески изящным сложением,аристократическими, маленькими руками и ногами. Трудно было дать этому человекуте тридцать пять лет, которые он прожил на свете. Оливковое, с точеными чертамилицо его было гладким, губы яркими, в черных волосах и аккуратной, едвазаметной, весьма кокетливой бородке не нашлось бы и намека на седину. Правда,мало кто знал, что герцог Иаков де Лириа – а имя и титул его были именно таковы– заботливо вырывает все седые волоски из своих пышных волос, а в дополнение кэтому поддерживает их черный как смоль цвет с помощью особой краски. Герцогвесьма заботился о своей внешности и считался одним из красивейших мужчин придворе Филиппа. Он знал о своей красоте и, подобно Нарциссу, не уставал ловитьвзором свое отражение во всех зеркалах, стеклах и витринах книжных шкафов,коими был уставлен королевский кабинет.

Король отлично замечал это и с трудом сдерживал усмешку.Фельдмаршал, камергер, де Лириа был внуком (от внебрачного сына, Фицджеймса)изгнанного и умершего в Испании английского короля Иакова II. Католическаяцерковь считала его одним из самых вернейших своих сыновей. Однако своимикокетливыми повадками де Лириа мог дать фору любой придворной красотке.Пристрастием к высоким, сильным, широкоплечим мужчинам – тоже… Впрочем, корольФилипп был монархом мудрым, снисходительным к некоторым маленьким слабостямсвоих придворных – особенно если эти слабости были присущи столь полезному иумному человеку, как герцог де Лириа. И если раздражение порою начиналозакипать в его душе, особенно когда устремленные на собственное отражение глазаде Лириа становились слишком уж томными, король умело подавлял его. Ведь емунедолго оставалось терпеть причудливые замашки герцога. Сегодня его величестводавал де Лириа прощальную аудиенцию, вручая ему подписанные кредитивные грамотык русской царице Екатерине, императрице Иберии и Персидских областей[2].Уже завтра де Лириа предстояло кружным путем, через Италию, выехать в Московиюдля того, чтобы приступить к исполнению обязанностей испанского посланника,полномочного министра[3]при русском дворе.

– Первое внимание при исполнении вашего служения должнобыть обращено на ваше поведение, – отеческим тоном сказал король, пытаясьперехватить неуловимый взгляд де Лириа. – Ведите себя во всем с такимтактом, с такой скоромностью, чтобы вы лично и ваши слуги были образцом длякаждого; пусть все служит к вашей похвале, да не будет в вашем поведении нималейшего повода к вашему осуждению.

Намек был, очевидно, слишком тонок. Де Лириа и бровью неповел, а между тем король был осведомлен о том, что супругу свою герцогоставляет в Мадриде. С ним же в Россию выезжают четверо кавалеров, желающихразделить его одиночество в стране северных варваров, но главное – в составесотрудников посольства едет Хуан Каскос, секретарь де Лириа. Личность этогогосподина, по слухам, является предметом постоянных раздоров между герцогом иего супругой…

«А впрочем, Бог с ними со всеми, – мысленно отмахнулсякороль, который не уставал радовать страстную королеву Елизавету Фарнезе,итальянку по происхождению, своим вниманием. – Разве я сторож братумоему?»

Он продолжал свои наставления:

– Вы знаете, что такая осторожность уже сама по себевесьма нужна для вашей службы и для исполнения возложенных на вас обязанностей;но она тем более важна при дворах, которые не исповедуют нашей святой религии игде поступки, дела и слова католиков служат предметов внимания и обсуждения.Позаботьтесь жить с вашими домашними без малейшего повода для соблазна и ввеликом страхе Божием – это послужит главнейшим шагом к успеху дела.

Блестящие глаза де Лириа приковались к лицу короля,сощурились. О нет, герцог вовсе не был глуп или легкомыслен. И как только речьзашла о том, что он действительно считал важным, как он сумел напрячь все своевнимание. Ведь король имел сейчас в виду не только и не столько установлениехороших отношений с Московией, сколько продвижение на восток католическойцеркви, успеху чего должен был способствовать де Лириа. Впрочем, в этихвопросах его надлежало проинструктировать архиепископу Амиде, иезуиту идуховнику королевы, ведавшему дипломатической перепиской. Де Лириа тоже былиезуитом, однако предполагалось, что Филиппу сие неизвестно. Поэтому корольвновь перешел к разговору о сугубо светских делах:

– Хотя Московия по своему расстоянию от моих владений,по своим делам и интересам мало может иметь общего с моей монархией и ее силы,впрочем, значительные, не могут много влиять на наши силы, однако же не мешаетподдерживать с нею дружбу и быть с нею в добрых отношениях, особенно принастоящем положении дел. Ведь если бы она пристала к государствам, оставшимсянедовольными трактатом мира, заключенным в Вене 30 апреля 1725 года, например,к Англии или Швеции, то дала бы громаднейший перевес их союзу и их намерениям,во вред интересам моим и моих союзников, присоединившихся к сказанномутрактату.