«Чьи вы?» – спросил вчера Данька у какой-то бабульки,встреченной за околицей, но так и не добился ответа, чья это вотчина. То ли бабкауже плохо соображала от прожитых лет, то ли не хотела ничего говорить, потому ипритворялась полуглухой и косноязычной. Все, что удалось узнать, что денежныепроезжие останавливаются обычно в доме у старосты. Туда и ринулся Данька совсех ног… а теперь, похоже, пора с той же скоростью ноги отсюда уносить. Врядли к нему среди ночи идут только для того, дабы осведомиться, что гостюдорогому будет угодно откушать на завтрак. Его идут убивать, нет сомнения. Какубивали других… не раз.

Данька выглянул в окошко. Ничего, спрыгнет – ног непереломает. И не с таких высот прыгивали! Главное – потом перебежать незаметнодвор, залитый лунным светом. Где-то перебрехиваются собаки… спускают ли их наночь? Волчок бы дал им жару, но Волчка пришлось привязать к дереву на леснойопушке, иначе Даньке нипочем бы не отвязаться от него. Умнейший пес понялдерзкие намерения хозяина и почуял ту опасность, которая кроется за симбезрассудством. Но чего мог он добиться своим истошным воем и жалобным,надрывным лаем? Даже если бы кто-то всеведущий и знающий, чему вперед быть, вэто мгновение предупредил Даньку, что непременно прольется его кровь в комнаткепод крышей, это его все равно не остановило бы. Боль и горе настолько помутилиего разум, что он словно не в себе был тогда…

Правда что не в себе! Разве можно было притащиться в этозмеиное гнездо, ведя в поводу коня? Теперь Рыжак стоит расседлан в хозяйскойконюшне, куда нипочем не пробраться. Все, можно проститься с конем… а какДанька дальше пойдет? Ведь до Москвы, где он надеется найти защиту и правду,еще много верст пути! Донесут ли ноги?

Но тут снова ожгло его мыслью, что ноги донесут куда угодно,если на плечах голова останется. А ему сейчас с минуты на минуту грозит с этойголовою проститься навеки. Вот скрипнуло уже не на лестнице, а под самымпорогом, вот уже тихо-тихохонько дверь начала отходить от косяка…

Данька оперся одной рукой о подоконник – и прыгнул в лунныйсвет, как в воду. Ох уж этот лунный свет…

Пока летел – больно долго! – просвистело (словно ветерв ушах) в памяти воспоминание, как уронил однажды с бережка в прозрачную водучто-то, теперь уж и не вспомнить, может быть, грузило, прыгнул за ним, думая,что дно с игрою солнечных зайчиков на песочке – вот оно, а канул в чистую,опасную глубину с головкой, ручками и ножками и едва не захлебнулся отнеожиданности. Предательскую шутку сыграл с ним тогда солнечный свет – а теперьту же шутку сыграл и лунный, исказив высоту. Данька так ударился ногами, что неудержался от крика и повалился на колени, на какой-то жуткий миг уверясь, чтобольше не встанет, что его придавят вот тут, на плотно убитой земле двора, какдавят майского жука, на полном лёте налетевшего на стену и упавшего, одурев отудара, наземь…

Потом он ощутил, что ноги повинуются, кое-как поднялся ипобежал, прихрамывая, к забору. А сверху уже заблажил высунувшийся в окногнилозубый:

– Держи вора!

Самое страшное, самое побудительное на Руси – крикнуть вследбегущему, мол, лови-держи-хватай. В погоню ударяются все, кому надо и не надо.Почудилось, даже темнота у крыльца зашевелилась алчно, вытягивая к Даньке своисгустки, готовая схватить. А сейчас проснутся работники, слуги… И минуты непройдет, как схватят!

Данька всем телом ударился в забор – высокий, плотный, доскак доске, – зашарил по нему, выискивая калитку. Вот ворота. Заложены натяжеленный брус – трем богатырям не поднять! Вот и калитка… на замок заперта,замок цепью обвит, ну а ключ небось запрятан подальше, чем Кощеева смерть.

На миг зажмурился, пытаясь унять переполох, отнимавшийспособность мыслить, принуждавший рухнуть наземь, забить ногами, завытьистошным голосом. А если голову потеряешь – это все, гибель. Открыл глаза – иопять едва сдержал крик: с крыльца уже сыпались темные фигуры, разводилируками, хлопали ладонями, словно пытались кур ловить… Не сразу догадался: даведь преследователи не видят его в густой, непроницаемой тени! Он для нихнезрим, им кажется, что беглец растворился в ночи. Какое-то время пройдет,прежде чем поймут: никуда он не ускользнул, а просто затаился. Нельзя им дать этовремя.

Данька начал осторожно передвигаться вправо, пытаясь подприкрытием забора обойти дом. Может быть, там еще нет народу, может, удастсянайти лазейку и выскользнуть из этой западни, которую он сам себе устроил?Какое-то время его маневры проходили успешно, однако рано или поздно кто-то изпреследователей должен был смекнуть, что беглец не провалился же сквозь землю,а где-то здесь! Савушка, даром что голова огурцом, оказался этим смекалистым, аможет, просто углядел некое шевеление около забора, и вот его сиповатыйголосишко перекрыл поднявшийся вокруг шум и гам:

– Вон он! К конюшне метит! Держи!

Ух ты, Данька и не знал, что конюшня, а значит, и Рыжак былитак близко… Эта мысль мелькнула и исчезла, он снова заметался туда-сюда –слепо, отчаянно, а топот преследователей был уже совсем рядом. Данька с силойударился спиной в ограду, словно надеялся каким-то чудом пробить в ней дыру, и…

И чудо произошло. Что-то хряпнуло за спиной, доска подалась,Данька суматошно завозился, пытаясь протиснуться сквозь неширокую щель, –и сердце его зашлось, когда он ощутил чьи-то руки, цепко тянущие вон из двора,к свободе и спасению.

Казалось, лез он бесконечно долго, а минуло небось какое-томгновение ока. Данька встряхнулся, дико воззрился на своего спасителя – вернее,спасительницу, ибо это была девка.

Луна серебрилась в небрежно заплетенных косах, волосы у неенебось соломенные, светлые. Большие глаза – тоже полны лунного света, и непоймешь, то ли черные они, то ли голубые. Взволнованно дышат пухлые губы, щекитак и горят. Румянец при луне кажется болезненным, коричневым. Простенькийсарафанчик перехвачен под высокой грудью, ворот рубахи расстегнут, шею охватилибусы из недозрелой боярки, Данькины младшие сестрички точь-в-точь такие низалисебе, обвивали ими тоненькие детские шейки в несколько рядов и бежалипоказаться матери…

Данька вздрогнул от боли в сердце, от вернувшегося страха,дернулся было – бежать, но девушка перехватила за руку:

– Сдурел – на деревню подаваться? Перехватят! За мнойдавай!

Повернулась, подобрала подол – и понеслась, так проворноперебирая босыми, до колен заголившимися ногами, что Данька насилу поспевал заней.

Сказать по правде, он с трудом разобрал ее слова: чудилось,рот у девушки кашей набит, она говорила как бы с трудом, да и голос был низким,неприятным. А ведь казалось, этакая глазастая да грудастая должна соловушкойзаливаться! Ой, ну что ему с ее голоса, с ее глаз да грудей?! Не проворонитьбы, куда она мчится!