– Мама умерла, ты знал?

– Знал, Поля. Но я же вернулся. Теперь я буду тебя растить…

Казалось, слова растворяются в воздухе и никто его не слушает, поэтому Кузьма замолчал. Кроме тиканья часов, ничего не было слышно.

Потом Полина резко подняла голову и встретилась с ним глазами, и он вздрогнул, узнавая Галинино лицо, обильно умытое слезами и полное юной, но уже горчащей жизни. Кузьма не поверил своим глазам: это ли не прошлое и это ли не его совсем молодая жена, которую он видит первый-второй раз и о которой только догадывается, что она сделается его женой? Казалось, что она смотрит через время, будто нет ни многих прошедших лет, ни даже войны со смертью, рассматривает выжидающе его молодого и не знающего, кто он и куда однажды уйдёт, кого разбудит в себе. Он сам не заметил, как поднялся, уставившись на неё через кухню. Борька непонимающе водил мордой с одного человеческого лица на другое.

Кузьма шагнул к ней, раскрыл объятия, но в этот момент сдавленное рыдание вырвалось из Полининой груди двумя спазмами, она вжалась в угол, не сдержала ещё два горестных всхлипа, мотая головой, выставляя против него ручки-тростинки, и сделалась тихой, как кукла. Угасающий солнечный свет, просеянный серыми кухонными занавесками, выбелил её лицо, подчеркнул красоту его очертаний. Кузьме стало казаться, что и комната преобразилась, и стала прекрасной, как картинка, потому что почти все они снова были в сборе, и вот-вот воротится прежний он, живший однажды своей семьёй, и все обнимутся, и счастью уже не нужен будет свет с улицы.

Дед и Борька сидели неподвижно, ждали. Кузьма пробовал заглянуть в Полинино лицо, повернуть его к себе, но она отказывалась. Постепенно перестала плакать, отстранённо уставилась в пол, будто её тут нет и его нет. Кузьма оставил попытки, и комната стала обычной: душной и чужой. Наконец Полина спокойно сказала:

– Жаль, что ты не приехал тогда.

Губы Кузьмы двинулись беззвучно, он не мог наполнить их голосом.

– Я это, мне нехорошо, – сказала Полина и быстро ушла в туалет.

– Поль!.. – крикнул Кузьма, срываясь с места, но почти сразу остановился, дверь за ней закрылась.

Ответа не последовало. Он посмотрел на деда. Не поднимая взгляда от драгоценностей, тот сказал:

– Скучала по тебе. Я не объяснил, наверное, как следует, чего ты не вернулся.

– Не мог я просто бросить всё да приехать. Полина! Выйди! – Наваждение прошло, и Кузьма стал чувствовать злобу.

– Оставь, Кузьма, не стоит.

Чертыхнувшись, ветеран скомандовал:

– Пошли, Борь, прогуляемся.

Они с псом вышли во двор. Смеркалось. Кузьма долго вслушивался, но в тишине не было никаких звуков, кроме шума моря, бившегося о скалы совсем недалеко, и очень отдалённого рокота машин. Всё время он ждал, что раздастся канонада, выстрелы, кто-нибудь закричит от боли или затрепещет над головой вертушка, но в безмятежную прибрежную тишину ничто не вторгалось. Кузьме сделалось не по себе оттого, что ничего не происходит. Он хотел вернуться к Полине, но не вспомнил пока, как извиняться.

Они вышли с участка, обогнули его по старой рыбацкой тропке и, пройдя недолго меж сосен, очутились на отвесном краю над бухтой. Метрах в двадцати ниже белые гребешки накатывали на камни, выше на север начинался песчаный берег, там вперемешку лежали новые и трухлявые рыбацкие лодки, ждущие отлива.

– Тут лучше, – сказал Кузьма псу. Мерный рёв Чёрного моря обгладывал его слух и понемногу примирял с отсутствием войны.

Время перестало двигаться, и он сидел, не считая минут, пока Борька не поднял лай. Что-то зашумело в кустах. Кузьма насторожился, но потом нащупал на поясе пистолет (он и не помнил, что приладил его снова), и уверенность тут же нацедила руки сталью. Но лай Борьки был дружелюбным: оказалось, что через заросли к ним пробрался дед.

– А, это ты, Петрович? Садись.

Дед молча сел. Кузьма протянул ему сигарету, дал огонь, потом сам закурил.

– Странно. На другом берегу ребята всё сидят и курят дрянь.

– Что там сейчас? – поинтересовался дед.

– Как что? Осада… Четвёртый год за город воюем, конца не видно. Почти вычистили его от них. Стоит в кольце, но пока в порту наш флот, хрен им, а не город, ясно?.. А что, отсюда вообще ничего не слыхать?

Дед покачал головой.

– Эх, за такое курево могут там приплатить изрядно, – сообщил он, – хорошее, много табака.

– Слушай, ты с ребёнком-то это, поосторожнее. У неё мать… матери больше нет. Ты вроде как бросил, она не понимает, кто ты, чего ты…

– Как это «бросил»?

– Да так. Ты же не вернулся, когда Галина умерла, а мы ждали…

– Ждали? Ну так у меня там другие дети были, что ж вы такие?!.. Ей надо не меня бояться, а америкосов, от которых я вас защищал там… И, это, обижаться не надо. Она не маленькая, должна уж понимать кое-чего. Ты здесь был, а я работал, хорошо работал. Деньги вы получали?

– Получали, Кузьма…

– В тот день, когда мне сообщили про Галину, знаешь, что было?.. Началось контрнаступление ихнее по вокзалу, от порта нас на следующий день отрезали – всё, куда бы я поехал? По нам танки и миномёты два дня работали, так что колонны в зале рухнули – мы думали, крыша рухнет, не могли вообще передвинуться первую неделю, не могли пить, не могли спать. Колонны, понимаешь, гранитные раскололись, как орехи? И это только начало, потом ещё девять недель боя…

Кузьма плохо видел в темноте лицо тестя, но чувствовал, что тот ничего не понимает.

– Я как-никак папка её, буду воспитывать, – озлобленно подвёл он черту. – Я, собственно, только поэтому вернулся. Из-за неё. Так бы оставался.

– А ранение твоё? Ты написал, ты сильно ранен был.

– Да хрен бы с ним, с ранением, – Кузьма махнул рукой. – Пошёл бы в другой отряд, откуда бы они знали. Серов, конечно, разозлился бы, когда встретил, но мог же и не встретить. Да и что бы он сделал? Наорал? Да я его вертел, он в настоящем-то бою не был. Ну ладно, врать не стану – мужик хороший, но… Не был с нами в бою.

– Понятно. Ты, в общем, не пугай её. Тут мы и так натерпелись.

– Чего вы натерпелись? – усмехнулся Кузьма. – Я бы вам рассказал…

– Не надо, слышишь? Оставь там, понял? Мой батя тоже на войне был, но вернулся и никогда особо не говорил ничего, и тем более не попрекал нас.

– Ну так вся страна в ту войну встала, а щас что? Я так понял, про нас не говорит уже никто. Первые годы передачки какие-то приходили, посылочки собирал народ, а теперь в газетах перестали писать – и всё, *** все забили. Как будто ни осады, ни войны. Курим дрянь там…

– Народу тоже несладко. Цены выросли знаешь как? Пенсии ни на чего не хватает.

Кузьма расхохотался.

– Чего ты? – нахмурился дед.