навсегда остаться здесь? — приуныл моряк. — Или я всё-таки попаду когда-нибудь домой?

— Поживём — увидим. Если от моего воздушного шара будет ещё какой-нибудь прок, я смогу переправить тебя на материк, — ответила Чаромора и сразу же принялась вдевать нитку в игольное ушко.

От воздушного шара остались одни клочья, да и они, облепленные мокрым песком, слиплись в комок. Верёвки частью оборвались, местами намертво перепутались, иные совсем исчезли.

Пришлось здорово над ним потрудиться. Не раз терпение Чароморы готово было лопнуть, и она в сердцах отбрасывала иголку в угол. Но моряк стойко продолжал распутывать верёвки, и каждый раз ему удавалось уговорить и старуху снова заняться починкой. Наконец воздушный шар был приведён в пристойный вид. Пёстрый от многочисленных стежков, он стал похож на лоскутное одеяло.

Оставалось дождаться тёмной ночи.

Чаромора и моряк уселись перед домом среди кустов шиповника и принялись ждать. Солнышко пригревало, и цветы шиповника сладко пахли.

— Послушай, Чаромора, скажи на милость, почему ты вообще решила меня спасти? — спросил моряк, удобно расположившись на траве.

— Не спаси я тебя, твоя гибель легла бы тяжким грузом мне на сердце, я бы просто места себе не находила.

Постепенно тени удлинялись. Скоро наступили сумерки, затем вечер перешёл в ночь, и воздушный шар перенёс Чаромору и моряка на материк.

• • •

Вернувшись домой, Чаромора почувствовала, что её бьёт озноб. Жестокие приступы кашля сотрясали всё тело, нос заложило, горло опухло. В пояснице кололо, будто туда вонзили острый нож. Голова кружилась, ноги дрожали, и вся она горела, как в огне.

— Ах ты моя горемычная! Ну и продуло же тебя во время шторма! — причитала с восторгом старуха, дрожа в лихорадке.

А всё дело в том, что Чароморе ужасно нравилось болеть.

Чаромора принялась стелить себе постель. Она вознамерилась поболеть подольше и в своё удовольствие, потому постелила чистые простыни и достала новое пуховое одеяло. Рядом с кроватью она взгромоздила целую гору носовых платков и положила полный туесок градусников. Болея, Чаромора то и дело измеряла себе температуру, в этом-то и состояла главная прелесть болезни. К тому же, когда у Чароморы поднималась высокая температура, ей бывало жаль стряхивать градусник, и поэтому каждый раз приходилось брать новый. После болезни градусники с ртутным столбиком за сорок градусов она складывала в отдельную шкатулку и иногда вечерами, попивая чай, с удовольствием разглядывала их.

Чароморе очень не хотелось пить лекарство в этот первый вечер болезни. Снадобья её были уж больно сильные, к утру от болезни не осталось бы и следа.

Приготовив постель, колдунья заварила чай из шиповника с мёдом, но и его она не стала пить, чтобы не нарушить приятный ход болезни. Чайник она тоже водрузила на столик около кровати, чтобы всё было так, как и положено у больной.

Закончив приготовления, Чаромора улеглась в кровать и поставила себе градусник. Ртутный столбик упёрся в самый конец шкалы, так что даже невозможно было определить, какая у неё температура. Чаромору кидало одновременно и в жар, и в холод.

— Ах ты моя горемычная! Какая же у тебя высокая температура! — причитала она с тревожной радостью.

Чувствовала она себя на седьмом небе. И то и дело заходилась от сильного удушливого кашля.

— Ах ты моя горемычная! — хрипела колдунья, задыхаясь. — Как же это тебя угораздило так простыть!

Кашлять было интересно, но постепенно кашель совсем вымотал её. Как ни жаль было Чароморе лишиться такого удовольствия, но в конце концов она не выдержала и решила заварить себе целебный чай по давно придуманному рецепту: это была смесь трав, которую она ещё ни разу не пробовала. Старуха смешала соцветия перечной и побеги лягушачьей мяты, корень бедренца, стебель вороньей ягоды и цветы ластовня и добавила щепотку нераспустившихся бутонов тимьяна. Напиток получился крепкий и горький, он выжал слёзы из глаз, зато кашель как рукой сняло.

От мяты прошли рези в желудке, тимьян и бедренец прочистили горло, а ластовень, хоть и насыпала она его самую малость, успокоил боли в суставах. Старуха вспотела, и появилась угроза, что спадёт жар.

Чаромора скинула одеяло и настежь распахнула окна, чтобы не снизилась температура. Хорошо, что хоть насморк остался! Сквозняк придал ему новые силы — из носу потекло, как весной сок из берёзы, и гора носовых платков таяла на глазах. Теперь, когда кашель уже не мешал, каждый чих гудел чисто, как медная труба.

— Ах ты моя горемычная! — бормотала Чаромора истово. — Этот насморк тебя ещё доконает!

Она чихала и фыркала что было мочи. Поэтому ей всё время приходилось утираться носовым платком, отчего нос болезненно покраснел и распух. К тому же Чаромора вдруг сообразила, что стирать все эти грязные платки придётся ей же. Она тяжко вздохнула, вылезла из кровати и втянула в нос горсть растёртого в порошок девясила. Конечно же, насморка как не бывало. И хоть смейся, хоть плачь, но и пояснице от порошка полегчало.

Зато температура всё ещё держалась. То была поистине прекрасная высокая температура с сильным ознобом и грызущей ломотой в костях. Чаромора решила, что с такой температурой она хоть побредит всласть.

— Ах ты моя горемычная! — пробормотала она. — Неужто ты и вправду дошла до того, что и бредить начнёшь?

Но пока из этого ничего не получалось. Голова была слишком ясной. Чароморе пришлось снова встать с кровати. Теперь она приняла порядочную дозу настойки спорыньи, чтобы в голове помутилось и поскорее начался бред. Но то ли из-за высокой температуры она спутала настойки, то ли спорынья подействовала иначе, чем надеялась Чаромора, но случилось непредвиденное: температура стала быстро падать и ломота в костях прошла.

— Ну-ну, горемычная, — пробурчала старуха недовольно. — Ты. никак, на поправку пошла.

В сердцах она выпила остывший чай шиповника и крепко уснула.

Наутро Чаромора была здорова и свежа как огурчик.

Она глубоко вздохнула и сказала:

— Горемыка ты моя, горемыка, и болеть-то ты толком не умеешь.

• • •

А время шло.

Как-то после полудня сидела Чаромора в муравейнике и врачевала муравьиными укусами свою ломоту. Вдруг в просвете между стволами сосен она