места для Чароморы и капитана Трумма, а от всех этих духов, лосьонов и одеколонов в автомобиле запахло, как в весеннем саду.

— О-о, — жеманно протянула Чаромора, когда они уселись в машину, — теперь я верю, что создана для другой жизни. Думаю, я создана именно для городской жизни.

Они ехали по многолюдным улицам, мимо больших красивых домов, мимо памятников и фонтанов. Всё это приводило Чаромору в неописуемый восторг, и она то и дело повторяла: «О-о!»

Наконец Трумм затормозил перед высоченным, похожим на башню зданием, на самом верху которого расположилось уютное кафе. Они поднялись на лифте и вошли в кафе. Не останавливаясь, Трумм направился к столику у окна и сел в широкое красное кресло. Чаромора грациозно опустилась в кресло напротив.

— О-о, — протянула она, посмотрев сквозь розовые очки вокруг. За окном расстилался город, а за городом — море.

Трумм заказал мороженого, пирожных и кофе со сливками.

Чаромора съела всё мороженое, взбитые сливки и пирожные, которые официантка поставила перед ней, а потом ещё и всё то, что было подано Трумму. А когда на столе ничего не осталось, Чаромора сказала:

— О-о, я охотно съела бы ещё несколько пирожных, немного мороженого и взбитых сливок.

Конечно же, галантный капитан Трумм немедленно заказал ещё мороженого и сливок и побольше самых разных пирожных: безе, наполеон, бисквитное, ягодное, корзиночки, трубочки с кремом и всевозможные торты с орехами и взбитыми сливками, с шоколадом и фруктами. Кондитеры на кухне торопливо взбивали всё новые горы яиц и замешивали всё новое и новое тесто, чтобы напечь ещё и ещё тортов и пирожных. А шеф-повар поспешно давал всё новые и новые заказы на яйца, сливки, масло, сахар, муку и всевозможные пряности.

А Чаромора уплетала за обе щеки. Полакомившись вволю, она пришла в такое прекрасное настроение, что ей захотелось попеть, и она стала тихонько напевать свои любимые озорные припевки. Теперь ей уже и на месте не сиделось. Сначала Чаромора просто встала и стояла у стола, но не утерпела и залезла на стул, а потом и на стол. Её охватило неодолимое желание подниматься всё выше и выше, она и слышать не хотела о том, чтобы спуститься вниз по лестнице, когда Трумм предложил ей вернуться домой.

— Ни за что! — воскликнула она. — Меня влечёт высота!

Чаромора выхватила из сумки свой воздушный шар, надула его и средь бела дня выпорхнула в окно. Посетители кафе, разинув рот, глазели ей вслед. На улицах и площадях останавливались пешеходы, а машины, автобусы, трамваи прекращали движение, и пассажиры выскакивали из них, чтобы посмотреть на Чаромору. Такое внимание словно подстегнуло волшебницу. Она принялась летать с крыши на крышу, прыгать с трубы на трубу, да ещё громко пела какую-то песню. Она была в восторге оттого, что все смотрят только на неё.

Домой к Трумму, который места не находил от охватившей его тоски и тревоги, Чаромора добралась только поздно вечером, когда уже совсем стемнело. Она так утомилась, что разрешила Трумму довести себя до постели, и тут же уснула.

Чаромора спала так крепко, что не проснулась даже на следующий день. Наступивший четверг полнолуния тянулся долго-долго, но Трумм так и не дождался обещанного лечения. Чаромора проснулась только около полудня в пятницу.

Делать нечего, приходилось ждать следующего четверга полнолуния. До него оставался целый месяц.

• • •

С того дня Чаромора стала очень заботиться о своей внешности. Куда бы она ни шла, где бы ни находилась, ей всё казалось, что люди видят и замечают только её, и потому она изо всех сил старалась нарядиться. А чем больше она наряжалась, тем больше привлекала к себе внимание. Но именно это-то и нравилось Чароморе. По утрам она так долго прихорашивалась, что к тому времени, когда они с Труммом наконец садились завтракать, кофе уже давно остывал. Трумма это утреннее ожидание не расстраивало ни капли. Чтобы скоротать время, он по памяти рисовал акварельными красками всё то, что увидел за свою долгую жизнь, бороздя моря и океаны. Трумм чувствовал себя на седьмом небе: ведь ещё никогда у него не было столько свободного времени для рисования. Какой мелочью по сравнению с этим казался остывший кофе!

Каждый день после завтрака они садились в машину и ехали делать новые покупки. Количество нарядов и украшений росло с головокружительной быстротой. Чаромора превратилась в такую изысканную даму, что при виде её у людей дух захватывало.

Побродив по магазинам, они шли в кафе лакомиться пирожными. А по вечерам пили дома чай из шиповника, смотрели телепередачи и мирно беседовали. Трумм настаивал, чтобы Чаромора написала научную книгу обо всех тех тайнах природы, которые ей ведомы. Такая книга, убеждал он её, принесла бы всем немалую пользу. Чаромора соглашалась: да, да, предложение очень заманчиво. А затем ложилась пораньше спать, чтобы назавтра выглядеть бодрой и отдохнувшей.

Но однажды непривычно рано Чаромора вошла в гостиную, где Трумм старательно раскрашивал вечернее небо Африки. Выглядела Чаромора такой измученной и удручённой, что Трумм испугался.

— В чём дело?! — воскликнул он.

— Я не спала ни минуты, — пробормотала Чаромора, сильно волнуясь, и побарабанила кончиками пальцев по лбу. — У меня в голове всё смешалось.

— А всё-таки что случилось? — заботливо допытывался Трумм.

— Пока ничего, — простонала Чаромора, — но скоро случится. Скоро стрясётся беда. С самой полуночи меня одолевают кошмары. Эти видения меня вконец измучили.

— Мы должны что-то предпринять! — воскликнул Трумм.

— Птицы, — произнесла Чаромора, глядя напряжённо перед собой в пустоту. — Опять эти птицы… Но я не понимаю, что с ними происходит! Я даже не догадываюсь, что мне нужно делать!

— Я бывший капитан дальнего плавания и знаю: главное в любой ситуации — действовать, — сказал Трумм решительно. — Нет ничего опаснее, чем сидеть сложа руки. Едем немедленно!

Чаромора заломила руки.

— Я этого не вынесу! — застонала она. — Что это за птицы?

— Пошли! — без колебаний промолвил Трумм и схватил Чаромору за руку.

Они мигом сбежали по лестнице. Трумм вывел машину из гаража и помог Чароморе сесть в неё. Чаромора двигалась как лунатик. Она только и делала, что стонала и вздыхала.

Первым делом Трумм помчался в порт. Уже одно упоминание о беде заставило его