семь кило –

Раскрыта лучшая из тайн]!

Как будто лето. К черту снег!

Ему нет дела до южан.

Средь улиц, фонарей, аптек

Я сочиняю новый жанр.

Пишу как будто хорошо,

Но на бумаге дело — дрянь,

Обыкновеннейший стишок

Для ординарных инь и янь.

А темы — школьное эссе,

Все про природу и дома,

Про променады по росе,

Про горе, но не от ума.

А вот бы солнечный удар

Перед приходом февраля!

Да так, чтоб весь репертуар

Перепридумался с нуля.

Чтобы писалось, как спалось

После натруженного дня,

Чтобы стихи струились сквозь

Меня…

***

Написанному — верить. Мне — не нужно.

Какие нехорошие ветра –

Влезают в подберетовый наушник,

Как гнусная речная мошкара,

Разносят все осмысленное к черту,

Срифмованное будто б хорошо,

Особенные гамбургские счеты

Не примутся в общественный расчет.

Я умер. Ты привыкла к умиранью,

Не плачешь по поэту без лица,

Сама сверлишь, подкручиваешь краны,

Подкармливаешь даже мертвеца.

Читаешь верлибристов-мазохистов,

Подолгу разуваешься, молчишь

И носишь каждый день одно монисто,

Как вросший в щитовидную фетиш.

Гуляешь в декабре. Декабрь стужит,

Кантуется под трубами, как ир.

Написанному — верить [если нужно],

Как верить в этот дивный новый мир…

***

Переживется ночь — глазастый сыч,

Угрюмая, нахохленная птица,

Как среднестатистический москвич,

Час-пиком окольцованный в столице.

Как белая эмалевая брошь,

В грошовую заброшенная кайстру,

Как этот надоевший крепко дождь,

Размывший прошлогодние кадастры.

Как я тебя любивший до вчера,

Доставший недобродскими стишками,

Как эти грозовые вечера,

Серебряными мелкими стежками

Прошившие фанерные листы

[Как старая модистка] оверлоком.

Как мир, который верил, но остыл

До срока…

***

Что было там, за тысячью дорог,

В нехоженых широтах и долготах?

Что смог ты или, может быть, не смог,

Работая, как все, вполоборота?

На пятницу надеялся? Спешил

В костюмах недешевого покроя

Туда, где их в подвале кто-то шил

Под вывеской легальных зон запоя?

Взрослел, менял подружек, хорошел –

И выпрямились вечные зигзаги,

В двухкомнатном элитном шалаше

Кастрюли забряцали и дуршлаги.

Все вертится и входит в колею,

За окнами — красивая чужбина,

Не курят, не корят там и не пьют,

Все люди — госпожи и господины.

А в целом, все, как тут, сопливый шкет

Со снимка синеглазого Брессона

Идет, кусая гречневый багет,

От пекаря в застиранных кальсонах.

Вокруг — обыкновенно, хорошо,

Но нет полей в меду и в чайных розах,

И что-то там не ладится с душой,

Не пишутся стихи — сплошная проза.

И слог как будто глух и одинок,

Несказанный и синий, предвещает,

Что будет там, за тысячью дорог…

Все будет хорошо. Я обещаю.

***

Печалится опять дождем залитый город,

Ныряют, матерясь, машины в глубину,

Замерзшую губу упрятав в емкий ворот,

Всплываю я из луж и снова в них тону.

Красивых не найти под долгою водою,

Уставшие бегут ботинки и зонты,

А я замедлю шаг, промокнуть чтобы вдвое

И, может быть, потом от этого простыть,

Лежать до десяти, пить сладкие сиропы,

Отчаянно любить работу за версту,

Из окон наблюдать вселенские потопы

И русских без надежд на быструю езду,

Нескладных малышей в резиновых сапожках,

Идущих, не как все, а всем наперекор,

По полчаса дышать над сваренной картошкой

И выглядеть потом, как спелый помидор,

Расхаживать по дню, читать, что попадется,

И прятать в воротник ненужных пол-лица,

И знать, что будет март, и в марте будет солнце

Калиться и мерцать…

***

Начни с союза, оторопь сними.

Все свяжется. В начале было слово.

Примерно с полшестого до семи

Сработает банальное «ЗдорОво!»,

Сработают расспросы про часы,

Про сильную похожесть на кого-то,

Про что-то там из культовой «НИ СЫ»,

Про вкусное кафе за поворотом.

Про лучшее, конечно, впереди,

И прошлое, оставленное с носом,

Про то, как поднимался Типси Тип,

Про страсть к длинноволосым и раскосым.

И осень ей, как звездчатый рубин,

Понравится. Ты будешь очарован.

Примерно с полшестого до семи

Все свяжется. В начале будет слово…

***

Раздеты книги шкодой, в коридоре

Расписанные лоскуты легли,

Волнуется родительское море,

Гоняет грозовые корабли.

Обиженная кроха смотрит прямо,

Выпячивает нижнюю губу,

Смягчается рассерженная мама,

Бросает в урну кипу мятых букв.

Проказника прощает, кормит супом,

Приглядывает место под комод.

Улыбкой жуковатой, белозубой

Раскрасится обычный день забот.

Набегавшись по всем районным лужам,

Уляжется трехлетка до зари,

А завтра лужи инеем завьюжат

Пришедшие внезапно ноябри.

***

Зажглась стоваттка в семьдесят девятой…

— Привет, красивый! День прожился как?

— Лапши поел и выпил чаю с мятой,

Собрал на завтра кожаный рюкзак.

— О чем мечтал от самой остановки,

Ругая зазвонивший телефон?

— Да выспаться хоть раз по-стариковски

Под яблоней, как Исаак Ньютон.

— Хорошее… А что писал сегодня,

Ведь точно что-то вещное писал?

— В брульоне я копался прошлогоднем,

Отжившее на флате воскресал.

— И как оно? Ударили по глазу

Задобренные тропами листы?

— А то! В моем занеженном рассказе

Все было пречудовищно, но ты…

— А что я? Мы с тобою незнакомы…

— Неправда. Посмотри, гашу я свет

И жду тебя по-прежнему у дома,

Чтоб в первый раз сказать в глаза: «Привет!»…

***

Ну, как сентябрь в городе за морем?

В какие листья выфрантил аллеи?

С кем подружил тебя, а с кем рассорил?

Ну, как он там? По-здешнему алеет?

Встречает ли по-доброму приезжих –

Охотников до больше хлеба с маслом?

Каков он — красногруд, коричнев, бежев?

Каким ковром его участок застлан?

Какие провожает он закаты,

Посвистывая ветром в черепице?

Разносит ли маркизы и палатки

По улицам соломенной столицы?

А здесь он будто солнечен и ласков –

Не льется, не разносится, не студит,

Катают пречудесные коляски

По улицам подсолнечные люди,

Не носят теплых кофт, босые шкеты

Заучивают Тютчева на бети.

Ну, как сентябрь твой? Он тоже лето?

Ответь мне…

***

Прости, на стих не хватит слов и сил,

Я выгорел, как льновая рубаха.

Сентябрь хорохорится, лисит,

Как старая паучья черепаха.

Качается на ветках, шевелит

Нескладными руками, напевая

Мелодию из листьев и молитв,

Проносится над штангою трамвая,

Проносится, садится на балкон

К знакомому поэту из хрущевки,

И пьют они холодное пивко,

Планируют банкеты и маевки.

И пишутся хорошие слова –

Читают, переводят, вспоминают.

А я опал, как желтая листва

На крыши переполненных трамваев…

***

Твое — тебе. Ноздрястая луна

В отцовском телескопе до рассвета,

Припрятанный за стенкою журнал –

Бессовестный, бессловный, неодетый.

Твое — тебе. Нормальные мозги,

Нормальное хотение влюбляться –

И чтобы обязательно в