осталось несколько вопросов: Кто вырвал страничку в моем личном деле с «моим Набоковым»? Почему он выбрал именно мое сочинение? Почему он не переписал, а вот так варварски вырвал мою страничку? С какой вообще целью он вырвал? Ведь если это абитуриент, как он мог проникнуть в архив? А если это студент, зачем ему вступительного уровня сочинение? Может целью была провокация? Кому я тогда мешала? А может и не было никакой вырванной страницы…Не исключено, что я когда-нибудь узнаю ответ, в следующих сериях…

Осторожный Снусмумрик или бравая Филифьонка

Однажды, мы возвращались с Геленджика поездом. Три чуть-чуть отдохнувшие старые добрые подруги. Все пережитые неудобства дороги ТУДА смыло черными солеными брызгами и подсушило южными лучами. Поцелованные Буддой, мы блаженно перли свои чемоданы к своим плацкартным местам. Никогда не путешествуйте втроем поездом, если вы рафинированные дамочки, моющие руки перед едой. Только вчетвером. Вот если вы много пьете, тогда можно. Тогда все можно. Вот такой всемогущий армянин возлежал над моим койкой местом, безбожно храпя и дергая ногами. «***Второй второй»– глубоко вздохнув, голантно представился он Людмиле, самой привлекательной из нас блондинке, лихо закидывающей свои и наши чемоданы на верхнюю полку. Мы с Надькой облегченно выдохнули- кара сия похоже минует нас. Что с нас взять-то- ни фигуры, ни шарма. Приличный мужчина в лучшем случае пройдет мимо, а в крайнем строго спросит :А мама знает, что ты куришь, мальчик?

Короче говоря, мы не плохо устроились и уже готовы были погрузиться в свои недочитанные томики, потягивая вкуснющий(парадокс!) железнодорожный чай, но нет…Второй-второй жаждал общения. Не диалога он хотел, нет. Его вполне устраивал непрерывный монолог, в его же исполнении. Я заподозрила засаду уже с первой фразы самопрезентации: «Я хороший человек, девачки». Многие ли из нас готовы к такому психологическому эксгибиционизму? Думаю, нет. Мы скорее скажем: Я тварь конченая, сволочь я, неблагодарная я свинья, идите мимо, идите. Дайте мне спокойно доесть мою быструю лапшу.

Второй-второй был другой. Он был «лучший» в своем роде, вовсе не пил, только если на новый год и все в семью. Ехал он с Туапсе, прямо с бракоразводного процесса. Видимо конкретно эта кавказская женщина совершенно не обладала кавказскими мудростью и терпением. Возможно, это была в некотором роде армянская семейная революция! Мы прониклись пониманием к этому брошенному, пьющему только на новый год Мужу. Мы даже попробовали тещину самсу и до вечера слушали утробные мужские вздохи.

Новый год наступил неожиданно быстро. Аккурат к полночи. Пробка от бутылки водки отскочила со свистом прямо в лоб нашей Людмиле. Я еще с вечера предусмотрительно затолкала в уши беруши и теперь одним глазом наблюдала трагическую пантомиму «Медуза Горгона на чем свет стоит материт пьяного кавказца, варварски заплывшего в сакральные воды».

Надо мной был центнер самсы и алкоголя, в любой момент он мог рухнуть , и спала я отныне в полглаза. Безжизненная волосатая рука покачивалась на уровне моего лица и служила своеобразным маячком: не расслабляться.

Утром мои подруги с четырьмя высшими образованиями на двоих оперировали исключительно абсцентной лексикой. Оказывается, Второй-второй ночью вышел на энной станции и купил специально для нас вяленой рыбы. Ее он виртуозно подвесил в пакете, за окно и всю дорогу рыба воняла и шлепала по стеклу в такт колесам. «Мы так ничего и не поняли» и Второй-второй в сердцах выбросил рыбу за борт.

На вторые сутки мы пили валерианку. Днем объект спал, рыча и сбрасывая пыльное одеяло. Ночью он охотился за водкой и остатками самсы в самом шуршащем пакете, прямо возле меня. Задача была не из легких: в ресторане из-за нашего доноса водку продавать не хотели, а ужинать прямо на нас спящих было опасно. Второй-второй стал мстителен. Убедившись, что мы заснули, как бы случайно ронял сверху мелочь и мобильный. Мелочь звенела, мы истошно матерились. Армянин был тих и невинен перед остальными возмущенными пассажирами. Еще бы: три хабалки поносят преспокойно спящего пожилого мужчину.

На третьи сутки Надя начала угрожать. Всем было не по себе. За спиной мучителя была целая армянская диаспора. Нас обвинили в расизме. Мы не протестовали. Мы искренне ненавидели всю Армению в лице этой неумытой пьяной скотины.

Второй-второй демонстративно звонил брату, что-то сквозь зубы цедил на кавказском. Мы переглядывались, но волнения не выдавали. Неоднократно он маялся похмельем и жалобно просил у нас таблетки от сердца . « От ж….!!!» громко на весь вагон бросила ему Людмила. Мы были непреклонны.

И вот он вышел на очередной станции к брату. Вернулся с ведром яблок. Вздохнув до слез, обронил «Угощайтесь, девачки» . Мы даже и не посмотрели на них.

Жара усиливалась, не смотря на приближение долгожданной Сибири. На ведро яблок полетели осы. Несколько часов пролежав на очередной осе и стряхнув с колена червяка, я поняла, что терпение мое давно лопнуло.

–ай-яй-яй, такая молодая и так материшься…-вздыхал Второй-второй. -Мне 30 лет- не унималась я.

О чем важном я хотела рассказать? В самый казалось апогей ненависти, примерно в 4 утра, когда я очнулась прямо под завтракающим на мне Вторым-вторым, плача и глотая валерианку, пока он как гигантская шимпанзе карабкался наверх, я на секунду глянула в окно напротив. И замерла, как Андрей, под небом Аустерлицы. Одновременно с нами, злыми, уставшими после отпуска сильнее, чем были до , с нами жующими сырокопченую колбасу на завтрак и ужин, бежал по небу Снусмумрик. В своем широком платье и в старой шляпе с пером, с вечной дымящей трубкой в зубах. Он бежал один по небу, как иллюстрация всем нам, а конкретно Мне: бросай свои чемоданы, к черту стклянки и попутчиков, иди один, иди туда, где никто еще не был, в самую глушь, подальше от купальников и чучхеллы, в самую густую чащу на встречу со своей Моррой, спой ей лучшую свою песню, жалкая ты Филифьонка, сколько можно драить полы и бояться!

Облако рассеивалось, светало, я покачивалась на своей койке счастливая. Я знала, Они видят меня, Они обо мне помнят. Я буду спокойной и сильной! Пусть и Филифьонкой, но все же.

Скоро дом. Мы собрались уже за несколько часов. Сидели молчаливые и торжественные за осиротевшим без колбасы и Доширака столом. Трезвый и умытый Второй-второй суетился, проверял часы, предлагал попрощаться по-человечески. Но так как мы ничего не поняли, то и были непреклонны. Чу! Новосибирск! Мы рванули по коридору, не оборачиваясь. Он вышел в тамбур и провожал нас и наши чемоданы грустным взглядом. Мы шли быстрее обычного по перрону и думали