***

Гностический Либератор пребывал на вертолётной площадке за дворцом.

С норильских небес валил хлопьями снег, но Либератор не видел его...

Он вообще был неспособен видеть мир, как видят его люди. Он слишком долго прожил в адских мирах, где нет ничего кроме ярости и ужаса, поэтому и видел мир так — как вспышки ненависти, страха, боли, власти, страдания...

Либератор был подобен летучей мыши, его взгляд на мир не имел ничего общего с жалким человеческим. Ибо люди обращают внимание на ерунду, Либератор же — никогда.

Его не интересовало ничего кроме СПРАВДЕЛИВОСТИ, никогда. С того самого момента, как его брат Рюрик отобрал у него Перводрево. Ибо Либератор первым нашёл Священное Древо тысячу лет назад, оно было его по праву! Но Либератору дали лишь куснуть Перводрево, ему не отдали его всё, целиком...

И тогда Либератор дал страшную клятву посвятить свою жизнь СПРАВЕДЛИВОСТИ, и с тех пор ни разу не отступил от неё.

Гностический Либератор знал, что люди не любят СПРАВЕДЛИВОСТИ, но человеческие хотелки его не волновали никогда.

Кто не хочет справедливости — тот умрёт. Мучительно. Ибо месть — неизбежная часть справедливости...

Либератор ненавидел мир, ибо мир несправедлив, но он был готов перестроить его...

Теперь с Либератором было Духовное Перводрево, он получил его.

Велесов был мертв. Голова князя, из которого Либератор извлёк последние Тайны либеральных масонов, просто взорвалась, не выдержав натиска Либератора.

Велесов валялся где-то рядом, но он был теперь просто трупом. А трупов Либератор не видел. Как собака не способна воспринимать живопись, также и Либератор был неспособен воспринимать мертвецов.

Ибо мертвецы не страдают. Да и СПРАВЕДЛИВОСТЬ для них уже свершена. Так что Велесов просто исчез из картины мира Либератора.

Не было в этой картине ни снега, ни дворца, ни сгоревших вертолётов, уже засыпанных снегопадом...

Либератор видел лишь Алёнку, стоявшую перед ним на коленях — непокорную богиню, лишь ВРАГА — её сына, который укрылся в своих непроницаемых коконах магии, лишь Лейб-Стражниц, которые теперь стали послушными Либератору животными...

Но что-то было не так.

Что-то происходило. Что-то очень плохое. НЕСПРАВЕДЛИВОЕ.

Его Солнечные фильтры, те самые, которыми Либератор укрыл магию от магократов, как будто слабели...

Либератор физически ощущал, как эти фильтры мечутся в небесах, как они гибнут, как ломаются один за другим...

А потом он ощутил, что теряет магию!

Красный защитный купол над Павловском вдруг дрогнул. А через мгновение заморгал... И город, парящий город, вдруг медленно стал опускаться вниз.

Магия исчезала! Даже его магия, адская магия Либератора...

И Гностический Либератор перепугался.

У всего происходящего могла быть лишь одна причина...

Он воздел руку и развеял снеговые тучи в небесах. И в просвете между ними узрел кусок темно-синего неба и Солнце, вот только Солнце было черным...

Поверх светила распласталась циклопическая темная фигура. Силуэт ящера закрыл собой солнечный диск!

Затмение!

Крокодил!

Крокодил выключил Солнце, как Чингисхан выключил Луну восемьсот лет назад. Тогда Лунные маги лишились своих сил и стали беззащитны. А теперь сил лишатся маги Солнечные...

И Либератор взревел от ярости. Ибо и сам был солнечным магом, как и все, и в этом мире его сила не работала без Солнца, и даже в адских мирах он всегда опирался на черные солнца адов...

Но сейчас звездная сила таяла, солярис просто исчезал из мира, и Павловск падал вниз все быстрее, прямо в Норильскую тундру.

Планета лишалась магии прямо на глазах.

КАК?

Как Крокодил сделал это? Нагибин не мог полететь к Солнцу, просто не мог, физически...

Но черный силуэт зубастого Крокодила на фоне Солнца говорил сам за себя.

Силы Либератора таяли, он развоплощался...

И он понял, что нужно действовать.

Настало время ПОСЛЕДНЕЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ.

Красный ошейник вокруг шеи пленной Алёнки уже почти рассеялся, но богиня была изранена, она соображала с трудом.

Он успеет! Воистину, он успеет!

— СУКА! — взревел Либератор.

Он разорвал Алёну Оборотнич на куски одним ударом, даже не двигаясь с места. Либератор ведь не мог ходить, этот мир сковывал его материей...

В воздух брызнули фонтаны крови, от богини остались лишь колотые в пыль кости, лишь окровавленные ошметки кожи...

Блеснула последняя искорка черно-золотой магии, теплившаяся в девушке, но и она тут же умерла.

С богиней покончено.

Теперь Рюрик...

У Рюрика магия тоже тает!

Так и было. Магический кокон божественного ребёнка задрожал, заметался вихрями, уже через секунду он стал развоплощаться, внутри Либератор узрел черное тельце мальчика, его перепуганные золотые глазки...

— Музиш! Музиш! — закричал в слезах маленький Рюрик.

— ТВОЯ МАТЬ МЕРТВА! — заорал Либератор.

И ударил Рюрика.

Остатки кокона смягчили удар, но последнюю магию Рюрика разорвало в клочья. Черное тельце ребенка полетело в стену дворца, ударилось об неё с такой силой, что на камне осталась вмятина...

Потом Рюрик упал на землю, с переломанными костями, со свернутой шеей...

Но ВРАГ еще попискивал! Враг еще был жив!

Красная вспышка. Еще красная вспышка...

Вспышки были, а вот эффект от них отсутствовал.

Либератор терял магию, его тело начинало превращаться в жидкость, его чакры растворялись, он оплывал, как свечка...

А Павловск все падал и падал вниз, прямо в норильскую тундру, разгоняясь все быстрее.

— УБЕЙТЕ РЮРИКА! — отдал Либератор приказ громовым голосом, — УБЕЙТЕ РЮРИКА! УБЕЙТЕ ВСЕХ ДРУЗЕЙ НАГИБИНА, ВСЕХ ПЛЕННИКОВ! УБИТЬ ЕГО ЖЕН! УБИ-И-И-ИТЬ!

Радикальные масоны уже бежали к Рюрику, выхватывая кинжалы, но и у них больше не было магии...

Вот теперь всё. Последние искры соляриса на планете гасли, Либератор чувствовал это.

А без соляриса он существовать не сможет.

Стражницы освободились от его контроля, обессиленные девушки оседали на землю, ничего не понимая и не соображая.

Как же так?

КАК ЖЕ ТАК?

— Я ХОРОШИЙ! — завизжал Либератор, — Я ХОРОШИЙ! А МОИ ВРАГИ — ПЛОХИЕ! КАК ЖЕ ТАК? НЕСПРАВЕДЛИВО, НЕСПРАВЕДЛИВО!

У него больше не было тела, его каменные сапоги обратились в крошево, а сам он стал лужей дерьма и гноя в снегу...

И Либератор умер.

***

Пушкин просидел в подвале галереи Павловского дворца все последние сутки.

По крайней мере, он сам так думал. Считать время здесь было нелегко, ибо с днем и ночью творилось нечто непонятное.

Пушкин периодически выглядывал наружу через маленькое окошко, но темнота и свет сменяли друг друга на небе совершенно хаотично, без всякого порядка.

Пушкин даже сначала решил, что Либератор поломал сам ход времени. Но потом до него дошло, что дело не в этом.