Катя же была человеком-ракетой, одновременно победительницей олимпиад по математике и танцевальных районных конкурсов. Куда уж там робкому Володе.

Однако родители дружили домами, и шутки об их будущем семейном счастье шли с детства.

Вообще же Катя тоже неплохо относилась к Вовчику, с теплом. Примерно так же, как к своему любимому щенку: помогала, жалела, заступалась. Правда, в отличие от любимого щенка, активно использовала, когда надо было выполнить какую-то скучную работенку, на которую не хотелось тратить время самой.

Оба поступили на экономический факультет МГУ. Катя — потому, что жаждала карьеры и больших горизонтов, Володя — потому, что туда поступила Катя. А еще потому, что на биофак — юный Чистов все дни проводил в кружке юннатов Московского зоопарка — родители поступать не разрешили. Живой уголок в квартире — это не карьера.

Учился Володя хорошо, потому что был умный. Катя училась блестяще — и потому что была умна, и потому что ей хотелось горы свернуть, тем более что в стране начинали происходить события, когда на лидирующие роли могли выйти молодые и смелые люди.

В общем, счастье в душе Чистова было полным, хотя и недолгим, потому что на третьем курсе к ним из свердловского вуза перевелся Иван Басаргин, победитель какой-то олимпиады. Здоровенный, весьма толковый и, к сожалению для Чистова, очень симпатичный.

Все с таким трудом достигнутое рухнуло в одночасье.

Точнее — плавно перетекло к влюбленной парочке.

Вот там все было как на ладони.

Даже Чистов скрепя сердце в измученной душе это признавал.

Однако жизнь переменчива.

Катины родители были крайне недовольны намечавшимся мезальянсом и делали все, чтобы их дочь не стала женой Ивана, сына рабочего-металлурга и воспитательницы детского сада. Катя сначала стояла насмерть, и Воскобойниковы уже были готовы сдаться, собираясь перетащить счастливчика Ивана в другой социальный стат.

Однако тот оказался человеком упрямым: перетаскиваться не захотел. А захотел увезти любимую к себе на родину, в самый центр мира — то ли в Нижнюю Салду, то ли Верхнюю Тывду.

И Катя была не против, потому что — любила.

Вот тут-то старшие Воскобойниковы и сказали — нет.

Иван оказался крепким орешком — нет, значит, нет. И уехал экономистом-плановиком на свой богом забытый металлургический комбинат, а Джет Кэт в середине июля, вскоре после получения дипломов, позвонила Вовчику и поинтересовалась, по-прежнему ли он хочет — в свете произошедших событий — на ней жениться.

Вовчик хотел по-прежнему.

С тех пор — двадцать с большим хвостиком лет без сучка без задоринки.

Если, конечно, не считать сегодняшнего эпизода.

— А с чего он вдруг меня вспомнил? — прервал неприлично затянувшееся молчание Чистов.

— Не знаю. Вернее, не все знаю. Он сам тебе расскажет, — ответила жена и, снимая возможные неприятные вопросы, добавила: — Он нашел меня в социальной Сети. Но ему почему-то нужен ты. Я дала твои телефоны, рабочий и мобильный. Все. Увидимся.

— Увидимся, — машинально ответил Владимир Сергеевич.

И в самом деле, многовато событий для одного скучного дня. Чистов честно просидел в кабинете еще четверть часа, однако звонка не дождался.

Хорошо, пусть звонит на мобильный — все равно Владимир Сергеевич скоро спустится в метро. Честно говоря, несмотря на давность произошедших событий, он до сих пор недолюбливал Ивана Басаргина.

Майка быстро шла по залитому апрельским солнцем Бродвею, в сторону Батарейного сквера, к океану. Заметно округлившаяся фигурка никак не мешала ей ловко лавировать в довольно плотном людском потоке. Дел у нее тут никаких особых не было, просто выпали три свободных часа — заранее запланированная важная встреча отменилась, так что все совпало: встречаться должны были на Манхэттене (ньюйоркцы смешно произносят — Ман’этен, не выделяя, а лишь обозначая звук «х»), встреча отменилась не по ее вине. Поэтому вовсе не стыдно потратить некоторое время на бестолковое, но такое симпатичное занятие: потолкаться в веселой нарядной бродвейской толпе, наполовину состоявшей из туристов, полюбоваться на прекрасные витрины модных магазинов в районе Пятой авеню, а потом, пройдя мимо огромного чугунного бычары, вечно оседланного детьми и молодежью, выйти к заливу и поглазеть на океан.

Откровенно говоря, это было совсем неконструктивно. Скорее в духе папы, чем мамы. Но — безумно приятно.

Вообще, данная темка часто занимала Майкины мозги.

Мама, несомненно, была кумиром и примером для подражания. Столько интеллекта, перемешанного с куражом, бешеной жаждой созидания и самоутверждения, Майка больше ни у кого не встречала. Хотя и сама училась в достойном вузе и общество себе всегда выбирала по привитому мамулей вкусу.

Папик — стопроцентно обратная картина.

Умен — однозначно. Не просто умен, а глубоко и разносторонне. Выглядит тоже на все сто. Тетки до сих пор оборачиваются, когда он легкой походкой крейсирует по бульвару. Но ему без разницы, что надевать.

Ему без разницы, с кем общаться.

И самое главное — ему без разницы, чего он в конце концов добьется в этой жизни.

Перед самым отъездом в Америку, где она продолжила московское образование, Майка совершенно случайно познакомилась с папулиным тренером по боксу, довольно старым, хоть и бодрым дедуном Виктором Иванычем.

Мир-то тесен: его дочка оказалась Майкиным тренером по фитнесу. Подружились, пригласила в гости, там — общительный дед, ну, в общем, слово за слово…

Так вот, узнав, что Майка — Чистова и учится в МГУ, дед спросил, не дочка ли она Вовчика Чистова, мальчишки с факультета экономики.

А дальше выяснилось столько всего интересного…

Хотя — нет.

Ничего принципиально нового не выяснилось. Просто картина дополнилась множеством характерных деталей.

Дед до сих пор считает, что у него не было более талантливого ученика, чем ее папуля.

Природная «физика» плюс быстрые мозги делали его уникальным спортсменом. Вовчик Чистов на ринге был почти неуязвим. Он так стремительно и умно перемещался, что гораздо более опытные бойцы просто не могли в него попасть.

И если другие спортсмены вызывали аплодисменты зала своими жесткими, хлесткими ударами, то папуля восхищал публику финтами, красивыми уходами или даже — когда нечасто подхватывал кураж — полностью открытой стойкой, с опущенными руками, то есть мишень была — вот она, а попасть в нее противник не мог.

Виктор Иванович сказал, что такого высшего пилотажа в плане защиты он больше за всю свою долгую тренерскую карьеру не встречал.

— А что же ему мешало? — поинтересовалась тогда Майка. — Плохо держал то, что все-таки проходило?