class="p">– Я благодарю вас за бдительность, – ответил Гастий, снова не добавив обращения «господин». – Я передам дяде Девандину, что род Сельвадо поныне чтит законы нашего края и готов в любую минуту задержать тусветную тварь, чтобы предать справедливому суду.

– Честь быть упомянутым при дворе короля Девандина поистине велика, – отвечал Ломпатри. – Мне стыдно, что я не смел и надеяться на такое благородство с вашей стороны. Ведь ваше благородство не знает границ. Как я могу позволить себе продолжить путь, зная, что доблестный рыцарь и племянник короля Девандина прервал своё странствие, только ради того, чтобы тащить преступника на суд? Мои дела подождут, и я позабочусь о том, чтобы этот нелюдь без промедлений оказался в Анароне.

– Сельвадо! – засмеялся Гастий. – Если вам нужны деньги, обратитесь к Кирки – он выдаст вам за голову этого ветковолосого. Кирки!

К Гастию подкатил полноватый тип с бледным лицом. Это был Кирки, счетовод Гастия.

– Двадцать медяков, господин Гастий, – безразлично заявил Кирки, глядя на своего хозяина и бесцеремонно лузгая какие-то семечки. – Да, двадцати вполне за этого старикашку.

– Это щедрое предложение, господин, – сказал Ломпатри уже совсем другим тоном. – Сколь рад был бы я принять его! Но вы примите мой отказ, господин Гастий. Я первым остановил сказочное существо. Я имею полное право полонить его и вести в стольный град.

– Какое право, Сельвадо? – махнул на рыцаря рукой лысый нахал.

– Вы забываетесь, господин! – озлобленно заявил Ломпатри, сделав несколько шагов вперёд и поравнявшись с нуониэлем. – Ваша речь неучтива!

– Слышали это? – громогласно вопросил Гастий, обращаясь к своим людям. – Оказывается, в Атарии теперь не только благородные знают, что такое учтивость, но и те, кого и рыцарем-то назвать язык не повернётся.

– Я помогу вашему языку повернуться, после нашей с вами дуэли, – ответил Ломпатри, когда напускной смех сопровождающих Гастия начал стихать.

– Рыцарь не может выходить на дуэль с кем попало, – сказал Гастий. – Даже если этот кто-то нарисовал на куске ткани символ несуществующего нынче атарийского рода, чья слава угасла, как угасает жизнь юной девы, нелепо простудившейся после бездумной поездки на охоту в холодный осенний день.

Ломпатри на это ничего не ответил. Он сжал губы и закивал головою так, как кивают люди, которые согласны со всем, что им сказали и ничего больше не могут добавить.

Закич наблюдал за разговором, медленно спускаясь на своей Дунке к перекрёстку. Позади раздался знакомый скрип телеги; это поспел Воська с поклажею. Закич обернулся лишь на мгновение, а когда снова глянул на перекрёсток, битва кипела во всю.

Как только Ломпатри кинулся на Гастия, перед ним возникли три всадника верхом на хороших вороных жеребцах. Щит рыцарь оставил на коне, повесив на специальное крепление у седла. Поэтому Ломпатри яростно орудовал своим сияющим мечом, взявшись за него двумя руками. Первым ловким движением он перерезал горло одному из жеребцов. Второму животному он ударил в нос гардой меча, третьему вонзил клинок в шею. Два коня упали, корчась в агонии. Всадники оказались с придавленными ногами на земле. Третий всадник, чьего жеребца рыцарь ударил в нос, был всё ещё в седле. Лихой малый даже успел атаковать Ломпатри, сделав несколько ударов. Но матёрый рыцарь с лёгкостью отразил их и, подойдя вплотную к всаднику, вогнал ему меч под рёбра, в месте, где кожаная броня перевязывалась тесьмою.

Воины Гастия заробели. Они стояли в нерешительности, глядя, как Ломпатри подходит к одному из поверженных всадников. Тот лежал на земле, отчаянно пытаясь дотянуться до отскочившего меча. Поняв, что над ним возвышается рыцарь, всадник замер и затаил дыхание.

– Моя Илиана выезжала со мной на охоту не холодным осенним днём, а летом! – свирепо сказал Ломпатри и со всей силы топнул по горлу всадника, сломав бедняге шею. Хруст мягких костей вместе с непонятным звуком, успевшим вырваться изо рта всадника, сняли оцепенение с людей Гастия.

– Убить! – закричал вирфалийский рыцарь, обнажив свой благородный меч.

Теперь в дело пошли не только мечи, но и копья, большие круглые щиты, топоры и луки со стрелами. Ломпатри метнулся назад, к своему коню; рассчитывать на то, что ещё есть время оказаться в седле он не смел – но дотянуться до щита стоило попытаться. Краем глаза рыцарь заметил, как нуониэль отпрыгнул с пути надвигавшихся на него конных воинов. Сказочное существо нырнуло с песчаной дороги, упав в густую траву. Затем Ломпатри схватил свой щит и еле успел прикрыться от кавалерийской пики: всадники уже настигли свою жертву и, не останавливаясь, устремились дальше по дороге, чтобы развернувшись, снова обрушить на Ломпатри сокрушительные удары своих древковых оружий. Конь рыцаря испугался суеты и снялся с места. Ломпатри еле успел схватить шлем. За всадниками на рыцаря навалилась куча спешившихся воинов. Обмундирование на них было не первой свежести, но сноровка выдавала в них опытных солдат. Короткие булатные мечи и круглые щиты приближались, сверкая точёной сталью на ярком осеннем солнце. Рыцарь нахлобучил шлем, в который уже был вложен подшлемник, и не стал его застёгивать; времени не осталось – настал миг, чтобы поднимать щит. Закрываясь щитом, глядя из-под плохо-надетого шлема, Ломпатри еле различал, что происходило вокруг. Он видел лишь узкую полосу дороги, где пешие воины отчего-то смялись и более не двигались на него. Ломпатри обернулся, успев за мгновение оценить расстояние до всадников позади и расстояние до своего коня, стоявшего теперь в высокой придорожной траве. Все враги оказались достаточно далеко. Поймав момент, рыцарь поправил свой шлем и, наконец, застегнул его как следует. Рыцарь приготовился принять бой. Но не он один теперь сражался с вирфалийскими солдатами. Нуониэль, пропустивший мимо себя конницу, вернулся на дорогу и остановил надвигавшихся на Ломпатри солдат. Нуониэль кинулся на врагов, не имея к этому, по мнению обычных людей, никаких мотивов. Нуониэль мог бы просто отсидеться в высокой траве, или же пуститься наутёк. Но для Ломпатри мотивы нуониэля являлись очевидными. Однако важнее этих мотивов для рыцаря оказались выводы об этом существе. Белому Единорогу стало ясно и то чувство, которое зародилось в нём в мгновение, когда Гастий стал называть нуониэля тварью. Воин, который стоит один против всех, не тварь. Твари те, кто гурьбой идут на одного.

Ломпатри пытался сосредоточиться на сражении, но нуониэль не переставал забирать всё внимание на себя. Этот худощавый мужчина, которого впору бы назвать старичком, плотно ввязался в дело с вирфалийцами. Кое-кто из них уже глотал пыль, ползая на четвереньках, а этот лихой малый с веточками вместо волос даже не вынул меча из своих ножен. Он бил наотмашь схороненным в берестяные