Но наступили черные дни. И наш род окончательно потерял все наделы и деньги. Их профукал Петрушка.

Отец рассказывал матери о том, что придет потомок, который возродит Род вернет ему былую славу и могущество.

Он будет иметь зрение как у ворона. Будет уметь смотреть сверху, уметь камень превращать в золото, уметь целить живых и воскрешать мертвых.

— Ну с воскрешением мертвых он загнул, конечно…, — пробормотал я, обдумывая услышанное.

— Ты как про отца разговариваешь? — перебила меня Гаврильевна, — совсем стыд потерял? Или тебе память отшибло?

— А что? — спросил я, несколько сбитый с толку.

— Ты забыл, как собачёнчка к жизни вернул, когда ты совсем еще мальцом был?

— Бабка ты не гони на меня, ты лучше подробнее расскажи.

Гаврильевна смягчилась и поведала мне историю, как я вытащил щенка и оживил утонувшего щенка, вдыхая ему в пасть и массируя сердце.

«Та же тема, опять замешаны лекари и знахари», — подумалось мне. После того как мы обсудили предсказания и семейные легенды, я решил заняться делами. Тратить время зря не хотелось.

— Ну хорошо. Еды и воды вам принесут. Сидите ждите. Мне в школу надо. Или приду через три дня или кого-нибудь из надежного дружка пришлю. Скажу, что делать. Понятно?

— Ишь, повзрослел. Посмотри на него Ефимия Алексеевна. Оперился, — она делала вид, что разговаривает строго, но на самом деле улыбалась, — не мал еще про понятность переспрашивать?

Я ее очень любил. Она была полноценным членом рода. В семье всегда уважали старших, и она имела право делать замечания мне с братом. Но сейчас, я точно знал, что она чувствует гордость за своего двенадцатилетнего воспитанника, примерившего на себя роль защитника семьи и добытчика.

— Илюша, сынок, — мать подошла и обняла меня, — беспокойно мне за тебя. Береги себя.

— Он себя еще покажет… — видимо Гаврильевна имела виду, что я покажу себя с лучшей стороны.

— Мам, не переживай. Мы точно выкарабкаемся. Вы главное тут ничего не бойтесь, но и особе не светите себя. Будьте тише воды.

Я поцеловал обеих в щеки и побежал в школу.

***

Я учился в училище поддьячных писарей у наставника Симеона Полоцкого и пропустил два дня. Это было большим нарушением режима.

Наш наставник был грозен и вечно сердит. Его боялись даже старшие выпускники.

Одного его старческого взгляда было достаточно чтобы дети думских бояр и князей, которых учили грамоте в этой школе начинали заикаться.

Те самые мажоры, как сказали бы в будущем, тряслись, когда Симеон Полоцкий сурово интересовался их самочувствием и выполненными упражнениями по грамоте и словесности.

Наставник не признавал ни чинов, ни происхождения.

Он говорил, что подчиняется только Великому Князю. Все остальные для него дети-человеки, все как один равны.

И вот теперь, придя в школу, я видел, как самый грозный и ужасный наставник сам дрожал и заикался перед человеком, одетым в темно-вишневый монашеский балахон.

Посетитель держал в руках дубовый посох, богато украшенный золотом.

Они стояли в коридоре училища перед началом занятий.

Симеон Полоцкий что-то виновато лепетал, заискивающе глядя в глаза собеседнику. Тот стоял ко мне боком, и я не мог разглядеть его лица.

До меня донеслись обрывки их разговора.

— Так сам не знаю, где его носит. Третьего дня не появлялся на уроках

Я хотел незаметно пробраться в класс, но тут оба обернулись ко мне.

— А вот и он! Ваше Преосвещенство. Явился! — Симеон грозно сдвинул брови, — ну-ка поздоровайся с Протопопом Аввакумом.

— Доброго здравия батюшка Симеон, доброго здравия батюшка Аввакум. Можно мне пройти в класс?

— Нет, в класс ты не пойдешь, — мягко ответил мне наш наставитель.

Что-то тут было не так. Учащимся за пропуски полагалась взбучка.

Обычно экзекуция происходила в классе на глазах у остальных учеников, чтобы другим было неповадно нарушать порядки в следующий раз.

— Как так? Почему?

Я вопросительно посмотрел на Симеона.

— А вот так. Забирают тебя. Повезло тебе несказанно.

Ответил Симеон Полоцкий

Он потер ладоши будто заключил хорошую сделку. На лбу его выступила испарина. Он заискивающе улыбался.

Я посмотрел на человека в темно-вишневой рясе и увидел у него на рукаве треугольную четку — лестовку. Такие были у моей крестной.

Я вспомнил про слова боярыни Морозовой про нового наставника.

Гость повернулся ко мне лицом. Теперь я видел его большие, карие, широко посаженные глаза. Прямой и тонкий нос. Седые пряди и аккуратную бороду, подчеркивающую светлую кожу с золотистым оттенком.

— Отрок Илия. Должен спросить твою волю. Желаешь ли дальше продолжить обучение у почетного старца и наставника Симеона Полоцкого или пойдешь со мной?

Я, не думая, выпалил.

— Конечно с вами! Матушка…

На этих словах Протопоп Аввакум, прервал меня жестом. Я догадался, что чуть не сболтнул лишнего про крестную Феодосию.

Он обернулся к Симеону, слегка поклонился и сообщил, что письменные формальности о моем переводе в другое училище уладят его помощники.

Видимо протопоп был настолько непререкаемым авторитетом в глазах моего, теперь уже бывшего, учителя, что тот радостно затряс головой в знак согласия.

Он, видимо опасался, что с него снимут три шкуры за мое исчезновение. А теперь, к его счастью, он избавляется от меня с радостью. Даже не заботясь о моих документах, без которых меня никуда не возьмут после обучения.

«Вот гад, ты ребенка передаешь, а не мешок картошки»

Стало понятно, что Илюха Воронов не был прилежным учеником.

— Ну что же, пойдем отрок. Отец Симеон распорядится, что бы твои вещи доставили ко мне.

Перед выходом я закрыл глаза, чтобы мысленно слетать к монастырю и убедиться, что с матушкой и Гаврильевной все в порядке.

То, как повел себя Симеон, говорило о том, что мой новый наставник Авва имел очень серьезный вес в нашем Царстве. Пока еще не Империя, но уже и не Княжество.

Я приказал себе увидеть монастырь, в котором прятались мои. Протопоп Аввакум вроде ничего не заметил.

Мы вышли на улицу.

— Куда мы? — спросил я его.

— В твое новое училище. Я забираю тебя к себе в ученики. Но пока мы не дойдем, не болтай языком лишнего. Времена сейчас неспокойные.

— Я понял. Я вообще молчок.

Мысли мои были с родными. По матушкиным рассказам, где-то должна была летать птица, повинуясь моим приказам и показывая мне происходящее с высоты своего полета.

Я наконец увидел мать и няньку в окно. Они сидели за столом и пили чай с сушками.

Мы шли молча. Прохожие невольно расступались перед нами и уступали дорогу идущему со мной старцу.

Его прямая осанка в сочетании с сутаной,