— Это он, — произнес капитан. — Ей-богу, я думаю, что он. Взгляните! — Он протянул трубу старшему помощнику. — Куртис, вы можете рассмотреть его название?

— Не могу разобрать, капитан.

— Да вы просто слепой, приятель! Это же ясно как день. Круз, марш сюда! У тебя, говорят, зоркие молодые глаза. Взгляни!

Я с готовностью поспешил в носовую оконечность командной рубки и схватил подзорную трубу. Когда я служил на «Авроре», то провел многие часы в «вороньем гнезде», вахтенным наблюдателем. И опыт обращения с подзорной трубой у меня был изрядный. Ещё до того, как поднять её к лицу, я заметил корабль невооруженным глазом. Я прикинул, что он не ближе чем в трех милях от нас, на вид не больше сигареты, с трудом различимый на фоне далекой черноты грозового фронта. Поспешно, пока его положение не изменилось, я прижал линзы к глазам. Даже широко расставив ноги для равновесия и держа трубу обеими руками, было непростым делом поймать далекий корабль в окуляр. Всякий раз, когда мне почти удавалось сделать это, «Бродяга» кивал или дергался и у меня в поле зрения оказывались облака и небо.

Мне удалось увидеть его лишь мельком: огромные гондолы двигателей, под воздействием стихий лишившиеся краски, искрящиеся инеем. Командная рубка почти полностью затянута льдом, солнечные блики вспыхивают в заиндевевших иллюминаторах. На наружной оболочке едва видны полустёртые ветрами буквы: «Гиперион».

— Это он, — выдохнул я.

От одного только взгляда на него меня пробрал озноб. Как он мог оказаться здесь, на такой высоте? Какая призрачная команда ведет его по небесам все эти сорок лет?

— Теперь он наш! — заявил капитан. — Мистер Домвиль, отметьте его место на карте! Приготовьтесь сбросить часть балласта, мистер Куртис.

— Сэр, мы уже на максимальной для нас высоте, — напомнил ему старший помощник.

— Это «Гиперион», мистер Куртис. По слухам, это прямо-таки летающий клад. Я намерен предъявить свои права на спасательное вознаграждение.[1]Мы возьмем его на буксир!

Его речь не снискала восторженных возгласов, но и возразить никто не осмелился.

— Мы уже сбросили почти весь балласт, — настаивал встревоженный мистер Куртис. — Чтобы добраться до него, придется сбросить остатки.

— Пусть. «Гиперион» будет нашим балластом, когда мы спустим его вниз.

— Но нам ведь придется стравить ещё сколько-то гидрия, чтобы не разорвало газовые отсеки.

— Верно, мистер Куртис.

— Сэр, когда мы спустимся, то можем оказаться слишком тяжелыми.

— Топливо тоже можно сбросить. Выполняйте мои приказы. Это всё, что от вас требуется.

Я следил за их перепалкой едва дыша, потому что видел, что капитан Тритус одержим идеей добраться до «Гипериона». Он готов рискнуть своей жизнью, и нашими заодно, ради этого шанса разбогатеть. Когда мистер Куртис ничего больше не ответил, я не смог сдержаться:

— Сэр, если мне будет позволено сказать…

Он сверкнул на меня глазами, но ничего не сказал, и я поспешил продолжить:

— На высоте в двадцать тысяч футов «Бродяга» может пострадать. Его двигатели не рассчитаны на неё. А команда…

— Довольно, мистер Круз! Запомните, вы стажер и находитесь здесь только с моего дозволения.

— Сэр, но я боюсь, что гипоксия…

— Ступайте на свое место и держите рот закрытым! Я сообщу об этом нарушении субординации. Я не намерен цацкаться с плохо воспитанными сопливыми мальчишками из Академии!

Я с пылающим лицом пошел к столу для прокладывания курса. Остановить капитана Тритуса мог разве что мятеж.

— Мы сыграем в «спешащего домой ангела», — объявил капитан экипажу.

«Спешащий домой ангел» означает крутой и очень быстрый взлет — словно ангел торопится вернуться на небеса — и применяется обычно только в чрезвычайных ситуациях. Я предположил, что капитан надеется: если проделать это быстро, мы меньше пострадаем от высотной болезни при подъеме. Он пытался надуть мать-природу.

— Мы будем там меньше чем через десять минут, — заверил команду Тритус. — Заведем на корабль носовые лини «Гипериона» и закрепим их. А теперь, мистер Куртис, открыть передние танки!

Люк перед командной рубкой открылся, и я увидел в иллюминатор, как жалкие остатки нашего драгоценного балласта летят в море. Теперь, когда нос стал намного легче кормы, он задрался ещё выше, чем прежде. Я услышал, как могучие моторы «Бродяги» взревели на полных оборотах, увлекая нас в небо.

— Скорость двадцать два аэроузла, — сказал мистер Куртис.

— Двенадцать тысяч пятьсот футов, — доложил мистер Шульц.

— Это безумие, — тихо сказал я мистеру Домвилю.

Он коротко кивнул, и я бы сказал, что он держался изо всех сил, стараясь не дрожать. Я взглянул на термометр, висевший возле соседнего иллюминатора. Ртуть уже опустилась ниже нуля. Мистер Домвиль искусно наносил новые данные на карту, отмечая широту и долготу «Гипериона». Я смотрел на цифры.

Смех капитана заставил меня обернуться, потому что такого звука мне ещё не доводилось слышать прежде. Он был грубый и какой-то полузадушенный — словом, не из тех звуков, которые прилично издавать прилюдно.

— Представляете выражение их лиц, когда мы объявимся в порту с «Гиперионом» на буксире, а? — сказал капитан Куртис, довольный чрезвычайно.

Он потянулся за подзорной трубой и уронил её. Наклонившись за нею, он на мгновение неуклюже покачнулся. Когда наконец Тритус сгреб трубу и приставил её к глазу, то издал ещё один смешок.

— Поразительная удача! — заявил он. — Она просто-таки поджидала нас здесь все эти годы, а, мистер Беатти?

— Точно, сэр, — весело отозвался мистер Беатти, стоящий за штурвалом. Он улыбался.

Вот оно, начинается. Я помнил симптомы из учебника. Гипоксия может начинаться с ощущения прекрасного самочувствия, даже эйфории, так что вы и не заметите, что зрение ваше теряет остроту, а сами вы становитесь всё неповоротливее и слабее. Вы можете даже не ощущать нехватки воздуха, до тех пор пока вдруг не упадете без сознания, потому что вашему мозгу и телу не хватает кислорода. Если у вас хорошее здоровье, вы сможете продержаться немножко дольше, но у капитана Тритуса и его экипажа здоровье не из лучших. Все они грузные и курят, и им не продержаться до двадцати тысяч футов. Я обеспокоенно обернулся к мистеру Домвилю. Его здоровье было самым никудышным. Он щурился и дышал неровно и трудно, как после бега.

— Мистер Домвиль?

— Мне надо сесть, — выдохнул он.

Я подтащил к нему табурет и поддерживал, пока он не умостился на краешке, навалившись верхней половиной тела на стол. Казалось, что ему трудно держать голову. Я стащил с себя куртку и накинул ему на плечи.