Свет на сцене погас. Стилмарт, впечатленный красотой увиденного, закрыл глаза, вдыхая легкое дуновение ветра.

Когда он открыл глаза, то не сразу понял, где находится.

Актеры исчезли. На сцене валялись поломанные заржавевшие декорации, покрытые слоем пыли. Даже алый занавес, и тот почернел, изъеденный молью и временем. Спертый воздух сдавил горло, вызвав приступ кашля.

Скрипнуло кресло. Из дальнего угла зала донесся глухой стук.

Стилмарт обернулся на шум и почувствовал, как сзади его обхватили чьи-то крепкие руки. Резкая боль пронзила плечо. Он упал на пол.

Над ним возвышались фигуры в белых халатах. От их белизны неприятно защипало глаза. По щекам Стилмарта потекли слезы. На вкус они оказались солеными, как морская вода.

Он лежал на полу крошечной одиночной камеры с деревянным табуретом и низкой кроватью. Растерянного, находящегося в полном недоумении Стилмарта силой поставили на трясущиеся ноги. Сняли с него смирительную рубашку и повели куда-то по тесному коридору, усеянному мерцающими лампочками. От укола болело плечо.

Дойдя до конца коридора, белые халаты привычным движением вставили ключ в замочную скважину.

Бесцеремонно вытолкнув Стилмарта во внутренний двор больницы, они захлопнули массивную дверь. Ключ в замке повернулся.

На улице моросил ледяной дождь. Стилмарт отрешенно смотрел на хмурое небо, отчаянно надеясь, что это всего лишь сон и что он скоро проснется. Тогда он снова сможет насладиться спектаклем, актерской игрой и мягким креслом.

Но как Стилмарт ни старался, проснуться ему не удавалось.

Кладбище

Первое, на что я обратил внимание, когда мы переехали в новый офис, — старинное кладбище.

Оно располагалось напротив офисного здания, стеклянная лицевая сторона которого переливалась в лучах послеполуденного солнца. Из окна любого из десяти этажей, из самых дальних уголков просторных помещений были видны деревянные, каменные и мраморные кресты, которые, казалось, торчали буквально у нас под ногами.

Впервые оказавшись перед новым офисом, я осматривал его, примеривался к его формам и размерам, и еще долго витал бы в своих мыслях, но протяжный скрип вернул меня в реальность. Это покачивалась на ржавых петлях кладбищенская калитка.

Тогда я впервые увидел этого щуплого старика — местного сторожа.

Первый день я обживался на новом месте. Облагораживал рабочий стол канцелярскими принадлежностями, расставлял по шкафам вещи и документы. Сложнее оказалось справиться с пылью и грязью, оставшимися от прежних владельцев. Я нехотя взял мокрую губку и принялся протирать полки шкафов. Я так долго готовился смахнуть пыль, что губка успевала высохнуть в моих руках, и тогда приходилось смачивать ее снова. Так повторялось несколько раз: едва коснувшись тонкого прозрачного слоя пыли, я сразу начинал чихать до тех пор, пока не смывал с себя остатки пыли, засунув голову под струю холодной воды.

На улице разливалась вечерняя прохлада. Я проводил взглядом закат, продолжив стоять неподалеку от офиса. Не ушел я домой и когда совсем стемнело. Что-то влекло меня туда, за пределы кладбищенской калитки, чей скрип, вызванный шелестом ветра, разносился по всей округе.

Высокие крестообразные надгробия отбрасывали длинные широкие тени, которые, казалось, были повсюду. От холода кожа покрылась мурашками.

Осторожно продвигаясь вперед по аллее, я осматривал захоронения. На кладбище оказалось на удивление чисто. Было видно, что за могилами старательно ухаживали — косили траву, выпалывали сорняки, собирали мусор. Даже там, где на надгробных плитах давно стерлись имена и даты, поддерживался порядок. Возле каждой могилы стояла деревянная скамейка, пусть и грубо сколоченная из простых досок.

Находя запечатленные на ледяном мраморе памятные слова, я читал их вслух, вздрагивая от незнакомой дрожи в собственном голосе. Приходилось по крупицам восстанавливать целые предложения путем простого подбора слов. А когда это удавалось, меня переполняла неподдельная радость открытия.

Неожиданно на другом конце кладбища раздались размеренные глухие удары. Они повторились с десяток раз с небольшим интервалом.

Ноги стали ватными.

Стук делался отчетливее. Оглядываясь по сторонам, я пытался определить его источник.

Наконец возле одной из могил я заметил какие-то движения. Сначала было трудно их разобрать, но затем мне удалось различить человеческий силуэт.

Это оказался сторож.

Услышав мои неровные шаги, он отставил лопату в сторону, вытер лоб тыльной стороной руки и повернулся ко мне. На его лице играла добродушная улыбка, никак не соответствовавшая обстановке вокруг нас.

— Чем могу помочь? — спросил он.

Я поспешил извиниться за то, что отвлек его от работы, сбивчиво поведал, как оказался здесь, и в конечном итоге признался, что заблудился.

В ответ сторож лишь махнул рукой в сторону выхода. Кивнув напоследок, он приступил к работе.

На следующий день я вернулся. Проходя по убранным дорожкам мимо редких групп скорбящих родственников, я улавливал обрывки фраз, произносимых шепотом.

Наконец я нашел его. Медленно подошел ближе и присел на скамейку. Вдохнул свежий аромат разросшейся листвы. Сторож отложил лопату в сторону, как будто мое появление было само собой разумеющимся.

А ведь вскоре так оно и стало. Мое рабочее утро плавно перетекало в обеденный перерыв среди белого мрамора и зеленой листвы, а затем я возвращался в просторные офисные коридоры, залитые люминесцентным светом.

Старик чаще всего безмолвствовал. Тогда каждый из нас занимался своим делом: он работал, а я задумчиво глядел вдаль. Но иногда (и эти редкие минуты были для меня особенно ценными) старик откладывал в сторону свои инструменты и присаживался рядом. Спустя несколько минут мы начинали беседу. Точнее начинал старик. Его разговор скорее походил не на диалог со мной, а на рассуждение вслух — монолог, в котором он ткал из мыслей полотно своих воспоминаний.

Временами старик так увлекался повествованием, что мне было трудно определить место и время действия, а отсутствие четкого представления о том, когда он стал сторожем, а это всегда опускалось в разговоре, вносило еще большую путаницу в рассказ. Поэтому беседы с ним скорее напоминали попытку собрать картинку из рассыпанных пазлов, при этом нужных фрагментов в наборе не было, и приходилось составлять картинку любым способом — из всех доступных материалов.

Но рассмотреть какие-либо детали через мутную пелену воспоминаний было невозможно, потому мне оставалось наслаждаться общей перспективой.

Однажды я, как обычно, пришел на кладбище, прошел по аллее, но не услышал знакомых звуков стука лопаты об землю. Я не увидел вскопанной для посадки цветов земли, не почувствовал запаха срезанной травы. Я не обнаружил ни привычных признаков жизни, ни самого сторожа. Это поразило меня. Как будто с хорошо знакомой картины, висевшей в холле, исчезла ключевая деталь.

Закутавшись в пальто и зябко поеживаясь, я направился к выходу.

Прошла неделя. Я