По лицу брата пробежала тень интереса. И он ответил в своей обычной манере – выворачивая слова наизнанку:

– Обожаю панк, когда он «стимный».

Через два дня начинались весенние каникулы, и мальчиков ждала целая неделя отдыха от школы. Для Вейда это означало девять дней безотрывного чтения книг по астрономии и девять ночей наблюденья за звездами в обсерватории университета. А вот его сводный брат наверняка впадет в спячку с перерывами на еду.

Или станет врубать свой «стратокастер» на полную мощь и терзать гитарными запилами все живое в округе.

Уже несколько месяцев Даррел пытался создать свою музыкальную группу, но ему не везло. Как считал Вейд, по двум причинам. Во-первых, Даррел хотел назвать группу «Simpletones» – якобы с претензией на иронию, которую никто не считывал[2]. А во-вторых, он хотел играть исключительно «сёрф-панк», который Вейду казался совсем отстойным.

Они подошли к кабинету отца. Вейд попытался повернуть ручку двери, но та не поддалась. Тоже заперто.

– Ну, что за приколы? Папа вернется из аэропорта только через полчаса. А я должен показать тебе телескоп! Интересно, где охранник? Он бы нас впустил…

– Стой. Кажется, я прихватил с собой план здания, – сообщил Даррел, ныряя рукой в карман джинсов. – Охрана, небось, еще спит. На часах еще и девяти нет! Что говорит мне только о том, что я хочу жрать. Как думаешь, папа отпустит нас обедать пораньше? Сколько мы вообще тут про… Ох!

– Что «ох»?

Даррел выудил из кармана старый медный ключ.

– Мы же это искали?

– Я так и знал! – рявкнул Вейд. – Идем!

– А что, перекусить у нас нечего?

Вейд хохотнул:

– Извини, брат…

Пока они поднимались обратно к обсерватории, Даррел что-то бубнил себе под нос, затем выдал горлом соло на гитаре. Вейда это порадовало. Именно так братец вел себя, когда бывал более-менее счастлив: мечтал о еде и изображал «стратакастер».

Через пару минут ребята открыли дверь обсерватории, вошли в огромное помещение, и волна прошлого накрыла их с головой.

Даррел присвистнул:

– Ты был прав, реальный стимпанк!

Прямо в центре под огромным медным куполом громоздился знаменитый телескоп Пейнтер-Холла. В 1933 году труба длиной более трех метров была установлена на бетонной платформе и тщательно сбалансирована при помощи огромного противовеса, за счет которого телескоп легко наводился на нужный объект. Вейд сообщил, что линза у этого телескопа всего лишь двадцать два сантиметра в диаметре, тогда как у телескопа в обсерватории Макдональд – аж десять метров! Но Вейд все равно обожал этот исторический инструмент. Он любил само это место, где так тесно переплелись наука и история. Было в этих линзах, маховиках и механизмах нечто завораживающее, из-за чего сами исследования казались гораздо, как бы сказать… человечнее?

Привязанность к старому телескопу Вейд испытывал давно. Он влюбился в него в тот миг, когда отец впервые привел его в Пейнтер-Холл. Именно здесь он научился отыскивать и определять созвездия и планеты. Здесь зачитывался древней мифологией, из которой пришли их названия. Здесь привык ценить то крошечное место, которое сам занимал в бескрайнем пространстве Вселенной.

Там, где математика сливается с магией.

– Неплохо, а?

– Очень даже… – Даррел вспрыгнул на платформу. – Кабели, рычаги, тросы. Часовой механизм! Техника будущего механической эры. Мне нравится! И что за фокусы он вытворяет?

– Днем он на многое не способен, но мы вернемся вечером, чтобы увидеть настоящие звезды. Только не трогай ничего, пока я не найду инструкцию. Ты еще оценишь, как он поворачивается от одного касания!

Вейд примостился у столика возле двери. Здесь отец писал историю телескопа, проводил исследования.

– Вот увидишь, Марс будет перед носом как на тарелочке!

– Да мне бы еду на тарелочке… У тебя ничего пожевать не появилось?

– С последнего раза, когда ты меня спрашивал? Нет. А ты проверь карманы: я смотрю, у тебя там много интересного.

– Еды я в карманах не ношу… Упс! – Даррел вытащил из кармана небольшой предмет. – Жвачка считается едой?

– Если ее глотать.

– Я всегда глотаю.

С Даррелом и своей приемной матерью Сарой Вейд познакомился три года назад. А до этого целую вечность надеялся, что его родители помирятся и снова будут жить вместе. К его ужасу, мириться они так и не собрались, и Вейду было крайне трудно свыкнуться с мыслью, что прошлое – это прошлое. Но с мамой, переехавшей в Калифорнию, он виделся часто, и постепенно начал понимать, что человек постоянно меняется и привыкает к самым разным формам жизни. Тем более что новые семьи обоих его родителей жили теперь вполне счастливо.

– Поверить не могу. Мама целую неделю будет пропадать в джунглях Южной Африки! – сказал Даррел, стоя на платформе. – Вернее, не пропадать, а искать какого-то безумного писателя.

– Ну да, неделя без связи, без электричества, без ничего.

– И с насекомыми. Там же стада всяких гнусов. А потом полетит в Нью-Йорк, из Нью-Йорка в Лондон. Лягушка-путешественница.

– Сара классная…

– Да. Моя мама – классная.

Как ни крути, для Вейда Даррел был лучшим подарком от второго брака отца. Едва они успели познакомиться, как Вейд понял – вот брат, о котором он всегда мечтал. Оба прекрасно дополняли друг друга, оставаясь при этом разными, как небо и земля.

У Даррела были короткие темные волосы, оливкового цвета кожа и выразительные карие глаза, унаследованные от отца-азиата. А долговязому Вейду достались светлые волосы и светлая кожа. Даррел дорос до 166 сантиметров и сочинял на гитаре странные, всегда очень громкие вещи, которые оказывались либо гениальными, либо просто оглушающими. Вейд был на семь сантиметров выше и владел айподом, под завязку набитым музыкой Баха, потому что Бах не оглушал, потому что Бах – самый математически выверенный из всех композиторов, а еще потому, что к Баху его приучила мама. У Даррела был разряд по теннису среди юниоров. А у Вейда – кроссовки, какие носят обладатели таких разрядов. Даррел ладил абсолютно со всеми. А Вейд – больше с Даррелом, чем с самим собой. Наконец, улыбка не сходила с губ Даррела даже во сне, а на Вейда то и дело накатывала тревога пополам с неврозом.

И вот именно теперь его вдруг снова охватило смутное беспокойство.

Шаря по столу в поисках инструкции к телескопу, он случайно зацепил мышку отцовского компьютера. Монитор мигнул, компьютер ожил, и на экране появилось сообщение электронной почты. Мальчик невольно прочитал имя отправителя.

«Генрих Фогель».