Ни оттолкнуть, ни прикрыться у нее, само собой, не вышло. Рука, ухватившая его, по-прежнему казалась ледяной, а это значит, что сердце не справляется.

— Ожоги, — сказал Альмод. — Раны. Сейчас меня интересуют только они. На сиськи за свою жизнь я нагляделся предостаточно, так что не дури.

Губы девушки дрогнули, ему пришлось склониться к самому лицу, чтобы расслышать:

— Нож… верни.

Альмод усмехнулся. Положил рядом с ее рукой нож. Синие пальцы сомкнулись на рукояти. Беспокоиться по этому поводу Альмод не собирался. Сейчас у девчонки не хватило бы сил даже комара прихопнуть. И все же ее отчаянное упорство подкупало. Одной… да что там, обеими ногами на том свете, а все брыкается.

— Исподнее тоже придется срезать, уж извини, — сказал он. — Вот здесь, — он взял ее руку, положил рядом со следом от щупальца — покрытой струпьями и сочащейся сукровицей полосой, что наискось пересекала живот, спускаясь к тазу. Прожрать до кишок тварь не успела, Альмод срубил ее и тут же сжег, в нижней части раны дойдя огнем почти до кости.

Девчонка попыталась себя ощупать, он удержал ее за миг до того, как пальцы влезут в саму рану. Не то чтобы она могла сделать хуже, куда уж хуже-то, но щупать свежий ожог — удовольствие небольшое. Она дернулась, Альмод выпустил ее руку прежде, чем поднялась вторая, все еще сжимавшая нож.

— Покажи, — прошелестела девушка, пытаясь поднять голову.

Альмод осторожно подсунул руку под плечи — девчонка вскрикнула, — помогая приподняться. Она глянула на себя, зажмурилась на миг. Обмякла, опустив веки. Альмод уложил ее обратно.

— Спасибо…

— Потом скажешь. Когда выкарабкаешься.

Если выкарабкается. Хотя если она будет цепляться за жизнь так же отчаянно, как только что тянулась к оружию — справится.

Уголки губ дернулись, пытаясь сложиться в ухмылку. Улыбка у нее была неровной — сказывался шрам во всю щеку. Старый, похоже, обожглась совсем маленькой, до того, как проявился дар. Когда попала в университет, было поздно что-то предпринимать. Еще один шрам вздергивал конец левой брови. Этот был относительно свежим, от школярского поединка, скорее всего. Явно специально не стала сводить.

Наверное, когда она была здорова, эта кривая улыбка в сочетании с вечно поднятой бровью придавала ей невероятно ехидный вид. Но сейчас, на сером лице с синими губами… Смотреть на это оказалось неожиданно больно. Альмод в который раз выругался про себя — еще немного, и над уличными котятами рыдать начнет. Совсем плох стал. От усталости, что ли. Он шмыгнул носом, ругнулся уже вслух. Закашлялся, сплюнул в очаг кровь. Потом сожжет, вместе с тем, что осталось от одежды девчонки.

— Пока все, — сказал он.

На самом деле далеко не все, он затянул лишь самые глубокие ожоги да наметил восстановление сожранных мышц, пока не поздно, иначе потом не нарастут. Но еще работать и работать. Самое паршивое в обширных ожогах — не боль, и даже не само повреждение, а то, что сожженные ткани превращаются в яд, который всасывается в кровь и отравляет тело. Так что затягивать исцеление не стоило. Но для этого нужно хоть немного отдышаться.

Светлячок мигнул и погас, оставив их в полной темноте. Альмод вздохнул — сил ругаться уже не было. Пошатываясь, добрался до двери, благо, всего три шага. Высунулся под дождь, почти его не чувствуя, хотя в голове немного просветлело. О, надо ведь и самому переодеться… если сил хватит. Преодоление четырех шагов до сундука сейчас казалось подвигом, равным пешему путешествию до столицы, на которые обычно уходило три месяца.

Он в несколько приемов, точно глубокий старик, поднял крышку сундука, достал оттуда одеяло из волчьих шкур — благодарность охотника, которому Альмод спас ногу. Укрыл девчонку.

— Спи пока. Отдышусь немного, продолжим.

Она едва заметно кивнула. Но вместо того, чтобы закрыть глаза, спросила:

— Где остальные?

А то она сама не видела. Вылетело из головы после того, как едва не сожрали? Не хочет верить?

— Пусть Творец примет их души.

— Не мой… отряд, пусть Творец… — она осеклась, длинно и неровно вздохнув. — Подмога…

— Понятия не имею, — соврал Альмод. — Не до них, слишком занят был.

— Драпал? — ухмыльнулась она.

— Именно. — Он дернул щекой, отворачиваясь.

Снова сунулся в сундук за сухой одеждой. Драпал. С ней на руках. А должен был, видимо, доблестно сложить голову. Или покорно сдаться.

А, собственно, какого рожна он ищет себе оправдания? Он отдал ордену десять лет и больше ничего им не должен. От чистильщиков не уходят — но ему удалось, и каяться в этом Альмод не намеревался.

За спиной зашебуршало. Он оглянулся — девчонка пыталась сесть. Само собой, безуспешно.

— Если… — Она откинулась на спину, тяжело дыша. На лбу проступили бисеринки пота. — мертвы… Тварь… город… — Она опять попыталась подняться. — Предупредить.

— Если чистильщики мертвы, предупреждать поздно.

Альмод совершенно потерял счет времени, пока с ней возился, но от поляны, где появилась тварь, до его логова было не меньше получаса хорошим шагом. Значит, прошло куда больше часа. Сколько мог длиться прорыв, не знал никто. Может, закрылся, едва Альмонд ушел оттуда, и тогда чистильщикам оставалось только прикончить тварь. Может, до сих пор открыт, и, значит, шансы выжить у них невелики: добив чистильщиков, тварь двинется к городу, сжирая все на своем пути и становясь сильнее с каждым оставленным костяком. Если все чистильщики мертвы, то она уже туда движется, и догонять действительно поздно.

Но будь он проклят, если пойдет проверять. Он сейчас до родника, что в сотне ярдов отсюда, не доберется, не споткнувшись по дороге. Не прошел бы посвящение чистильщиков, раскрывающее истинные возможности тела и разума, сдох бы уже с полчаса как, вытянув в исцеляющие плетения все силы. Досуха. Впрочем, если чистильщики действительно мертвы, до города прежде твари он не успел бы, даже если бы был полон сил. Альмод пожал плечами.

— Все в руках Творца. Мы можем разве что молиться.

— Ссс…волочь. Сама… пойду.

— Вперед, — фыркнул он. — Не держу.

Отвернулся, стягивая рубаху. Вылезать переодеваться под дождь он не собирался. Эка невидаль, голый мужик в шрамах, можно подумать, она к своим — двадцати? — ничего подобного не видывала. А не видела, так отвернется. Не до стыдливости, тут в штанах бы не запутаться да не свалиться, прилетев лбом в косяк, или, того хуже, в камни очага.

За спиной всхлипнули. Альмод обернулся. Девчонка сбросила одеяло и пыталась сползти с лежанки — у нее получилось только сдвинуться на пару дюймов. И плакала.

Он вздохнул. Наклонился за одеялом — чтобы выпрямиться, пришлось опереться на лежак. Произнес так мягко, как только мог:

— Думаю, все хорошо, и твои соратники живы. Но даже если я ошибаюсь… прости, но добраться до города прежде твари я не успею. Никто не успеет.