— Ладно, у тебя сейчас, я вижу, голова другим занята, — сказал он с холодком, — так что отложим этот разговор. Бывай, Толя.

Суханов еще пару минут потоптался у входа, глядя в одну точку, как будто пытался усилием воли призвать машину из-под густой сени деревьев, где ей следовало находиться по всем законам природы. Таких казусов с ним еще не бывало — то есть практически не бывало, а когда они все же случались, это напрочь выбивало его из колеи. Пока он стоял под крышей портика, заморосил мелкий дождь, и вскоре мостовая подернулась недобрым глянцем. Он повернулся ко входу, и швейцар бросился открывать ему дверь, но теперь Суханову почудилось подобие глумливой усмешки, которая пряталась под усами. Он тут же упрекнул себя за мнительность, но его все равно кольнул внезапный страх, будто случилось нечто непоправимое; будто в тот самый миг, когда он сделал свое злополучное открытие, министр затронул какую-то серьезную, возможно даже жизненно важную, тему, а он, растерявшись, пропустил мимо ушей, позорно отключился, прощелкал…

Но как он ни напрягался, слова министра вспомнить не удавалось, зато неотвязная мыслишка о его сходстве с кем-то знакомым все время вертелась в голове, путала ход рассуждений, уводила в сторону, пока понемногу его страх не рассеялся. Если он случайно и допустил неуважение — впрочем, он был уверен, почти уверен, что подобного не произошло, — он сумеет все позже загладить; первоочередной же задачей было решение возникшей проблемы. Если этот разгильдяй действительно поехал выпить, они его тут же уволят, решил Суханов с негодованием и, уворачиваясь от знакомых, пошел искать Нину.

Во время речей она оставила отца, но Петр Алексеевич, которого Суханов поспешил осыпать сбивчивыми поздравлениями, сказал, что видел ее вот только что — она с Ксенией разговаривала. Начиная терять терпение, Суханов опять нырнул в толпу. Не успел он сделать и двух шагов, как путь ему преградила юная девушка с мальчишеской стрижкой.

— Добрый вечер, Анатолий Павлович, — важно произнесла она высоким, почти детским голоском. — Меня зовут Лина Гордон. Я журналистка. Пишу материал о юбилейной выставке Малинина. Не могли бы вы ответить на несколько вопросов? Я убеждена, что ваше мнение, как главного редактора «Искусства мира», будет чрезвычайно ценно для моих читателей.

Он посмотрел на нее, приподняв брови. Ее цыплячья шея торчала из воротника бесформенного, дешевого желтого платьишка, на обветренных губах не было и следа помады. В руке она держала раскрытый блокнот.

— Какого… э… как вы сказали, какое издание вы представляете? — спросил он с невольной улыбкой.

— Я работаю в одном из журналов МГУ, — сказала она серьезно, снимая колпачок с шариковой ручки. — Итак, нравятся ли вам картины Малинина, Анатолий Павлович? С вашей точки зрения, можно ли считать их настоящим искусством?

По мере того как он разглядывал эту пигалицу, его изумление росло. Ее малиново-красный маникюр облупился. Было похоже на то, что она грызла ногти.

— Значит, университетский журнал, — сказал он. — Понятно, студенческое издание. Разрешите полюбопытствовать: сколько же вам лет? Восемнадцать? Семнадцать?

Прозрачные кончики ее оттопыренных, до смешного детских ушей порозовели.

— Мой возраст здесь совершенно ни при чем, — отрезала она. — Я выполняю редакционное задание. Ответьте, пожалуйста: что вы думаете о картинах Малинина?

В ней было столько ответственности, столько гордости за свою миссию, что Суханов сжалился.

— Ну, хорошо. — Он прочистил горло. — Смогу вам уделить не более минуты, но если говорить коротко, то эти работы показывают все лучшее, чем славится земля русская, — ее величие, лиризм и мужество. Петра Алексеевича отличает поразительная способность изображать кульминационные моменты жизни простых русских людей, причем в такой открытой, чуткой, непосредственной манере, которая выявляет самую…

Ее немигающие карие глаза внимательно его изучали; его слегка озадачило, что она не делает записей. Когда он умолк, она покачала головой.

— Нет, я не верю, что вы действительно так считаете, — сказала она. — Его картины насквозь фальшивы, это все видят, просто боятся вслух сказать. Взять хотя бы вот тот банальный портрет — сразу ясно, что в нем нет ни капли правды. Если честно, разве вы так не думаете?

Ошеломленный ее непоколебимой уверенностью, он проследил за направлением ее пальца — и сразу же взгляд его сделался холодным. Ситуация больше не казалась ему забавной, и мысли вновь обратились к поддающему шоферу, к туманному, но неприятному инциденту с министром, к досадной необходимости как можно скорее устранить назревавшую проблему…

— Если честно, моя милая, я сейчас думаю о другом: как вы сюда попали? — резко спросил он. — На просмотр допускаются только аккредитованные журналисты. Задание от студенческой редакции не дает вам права навязываться присутствующим.

Его тон ее явно задел. Ее глаза сузились, рот сделался злым, и она тут же стала собой — тощим бедным подростком. Чуть помедлив, она неохотно призналась:

— Я по приглашению. Ваша дочка помогла, мы с ней на одном курсе учимся.

— Ах вот как, моя дочка. Как же я сразу не догадался. Сам принес ей два пригласительных билета, чтобы она взяла с собой какого-нибудь достойного сокурсника. — Он с неприязнью оглядел ее скуластое личико. — Ну что ж, рад был познакомиться, Лида.

— Лина, — угрюмо поправила она.

Блокнот, как он заметил, был уже закрыт.

— Мой вам дружеский совет, — сухо добавил он. — Насчет ваших художественных воззрений: право, не стоит ими бравировать — мало ли кто услышит. Да, последний вопрос: вы, случайно, Ксению не видели?

Она дернула подбородком в сторону выхода. Он повернулся.

— Мне все равно, кто меня слышит, — бросила она ему в спину. — Времена меняются.

Он оглянулся на нее, и у него защемило сердце. Она не двигалась с места, такая юная, дерзкая, такая нелепая в этом желтом балахоне с чужого плеча, такая невыносимая в убеждении своей правоты, такая жалкая в стремлении оставить за собой последнее слово.

— Времена всегда меняются, милая Лида, — сказал он не без сочувствия. — Но вам бы не вредно усвоить, что есть вещи, которые остаются неизменными.

Скорее всего, у нее и на это нашелся ответ, но Суханов уже не слышал. Решительно зашагал он через весь зал — туда, где он наконец-то увидел Ксению: совершенно неподобающе одетая, в болтающихся на ней брюках, она с характерным видом случайного наблюдателя прислонялась к стене. Настроение у него падало с каждой минутой.

— Вижу, ты прекрасно распорядилась лишним билетом. — Слегка запыхавшись, он остановился перед ней. — Познакомился я с твоей подругой: сплошное очарование. А как высоко ценит работы твоего деда!

Ксения пожала плечами.

— Тебя никто не заставляет любить моих друзей, — равнодушно сказала она. — Многие к тебе тоже не питают теплых чувств.

Ее серые глаза под тяжелыми веками казались сонными. От последней реплики он почему-то не вспылил и даже не обиделся, а лишь испытал неловкость, будто проскочил мимо знакомой двери и попал в чужую комнату, полную острых углов и тревожных теней.