старалась не замечать, что фиакр приблизился к дому, где располагался Орден магов. Повозка остановилась перед огромным зданием, которое нависало над площадью с южной стороны, бросая на улицу тень.

Особняк Ордена магов в Бендлтоне с парящей наверху колокольней и острыми шпилями был самой новой постройкой в Чесленде. Фасад его отделали полированным серым камнем. В окнах поблескивало цветное стекло. Беатрис стояла на тротуаре, глазея на здание, будто на непримиримого противника.

Она взирала на средоточие общественной жизни и образования для чародеев со всего мира, предназначенное исключительно для мужчин, их власти и влияния, куда вход женщинам вроде Беатрис был заказан. Даме дозволялось – в сопровождении посвященного мужчины – посещать картинную галерею и гостиную для чаепитий, но не более того.

Мальчики от десяти до восемнадцати лет приходили сюда изучать математику и историю, наряду с ритуалами и приемами колдовства. Полноправные члены делились с собратьями секретами торговли, принимали законы еще до того, как те попадали в министерство, а также преуспевали благодаря магическим навыкам и братским обетам.

В здании Ордена были помещения для занятий ремеслами и искусством, ритуальные комнаты и даже салоны, где братья могли принимать гостей. Тысячи магических книг на языке мизунх – тайном языке духов – хранились в скриптории. Столетия традиций, ограничений, изоляции пропитали сами камни этого особняка: Беатрис смотрела на своего заклятого врага.

– Не хмурьтесь так, мисс Беатрис. Нельзя все испортить, столь откровенно показывая чувства, – укорила Клара. – Улыбнитесь.

Беатрис растянула губы в улыбке, щеки ее округлились.

– А теперь искренне. Подумайте о чем-то приятном. Представьте, что делаете нечто замечательное.

Беатрис вообразила, будто имеет право на каждый дюйм Ордена магов, будто они с ее Великим духом – известные исследователи тайных обрядов. Будто джентльмены улыбаются ей не потому, что она красива, а потому что ее уважают. Будто девушки порхают из одного лекционного зала в другой, открыто изучая искусство и науку Высшей магии. Беатрис представила мир, в котором хотела бы жить, и расправила плечи. И улыбнулась так, будто Орден магов был ее другом.

– Так-то лучше! – похвалила Клара. – Я отвезу платья домой, поскольку вы вернетесь с отцом. Удачи!

– Спасибо, – отозвалась Беатрис и направилась к высоким входным дверям.

Большой холл оказался прохладным и тускло освещенным, звук шагов отдавался под сводчатым потолком и разносился по помещению, где были выставлены портреты дебютанток. Четырнадцать живописных полотен, вдоль которых стояли вазы с дорогими цветами; их аромат распространился по отделанному камнем залу. Беатрис подошла к портрету Исбеты Лаван, ошеломляющей и полной жизни в платье глубокого бирюзового цвета; лландрийка тянула руку к топазовой бабочке, привлеченной пышными бутонами пахучего дерева на заднем плане. Легкую, как сам воздух, корону локонов покрывала украшенная драгоценностями диадема. Исбета выделялась из всех дебютанток великолепием наряда и красотой, ее портрет висел в центре, слева и справа от него оставили пустое пространство, будто никто не мог с ней сравниться.

Портрет Беатрис находился в темном углу, рядом с изображениями двух других девушек с невзрачными лицами, но все же богатых. Платье на ней было бархатное, и художник точно передал не только мягкое сияние ткани, но и немодные пышные рукава. На коленях она держала виолу.

Беатрис почти забыла запах олифы и проклятую пыль в воздухе, от которой хотелось чихать. И невероятную скуку – ведь сидеть приходилось неподвижно, и нечем было занять мысли, кроме отчаянного желания унять зуд. Пока художник из Грейсфорда писал портрет, Беатрис больше всего запомнилось то особенное ощущение, когда ее пристально изучали, а истинная ее сущность тем временем оставалась незримой.

А ведь портрет мог быть интереснее. Встретив Беатрис возвращающейся после утренней прогулки с ружьем, зажатым под мышкой, художник загорелся желанием написать ее в таком образе. Она пыталась объяснить, что взяла оружие только для из-за опасений наткнуться на кабана, лесных манксов или даже медведя, но художник слишком увлекся своим видением. Отец покончил с его фантазиями, пригрозив отправить восвояси без жалованья.

О, если б он только добился своего. Но Беатрис на холсте казалась именно такой, какой и предполагал ее увидеть зритель. Ей следовало бы зажать под мышкой винтовку или развалиться в кресле, будто какой-нибудь джентльмен, с небрежно свисающим с пальца пистолетом. Что угодно, лишь бы показать, что она личность, что она – нечто большее, нежели ожидают от женщины, а не украшение, приученное молчать.

– Небеснорожденные боги, какая аура. Вы, должно быть, Беатрис, – произнес на лландарийском с акцентом чей-то голос.

Повернувшись, она увидела молодого человека, который, вероятно, был…

– Дантон Мезонетт. Добрый вечер. Как вам новый дом Ордена магов?

– В Чесленде они все новые, – пренебрежительно хмыкнул Дантон. – Вальсар состоит в братстве семь сотен лет. Чесленд выбивается из последних сил, стараясь не отстать от просвещенных стран.

От нанесенного оскорбления Беатрис поджала губы.

– Выходит, он не соответствует вашим стандартам?

Мезонетт бросил взгляд на каменную кладку, которую сложили лучшие мастера Чесленда, и пожал плечами.

– Все по последней моде. У чеслендцев никакого вкуса, все сплошь залито золотом.

Беатрис отчаянно старалась сдержаться и подобрать верные слова.

– А что бы вы предложили? Вальсарийцы славятся своими познаниями в области красоты.

– Своими художественными воззрениями, – поправил ее Дантон. – Если хорошенько подумать, то строить здание в более раннем стиле означает притворяться, будто вы имеете наследие, которого нет и в помине. Но дом Ордена должен быть солидным. Воплощать вечность, а не представлять моду.

Беатрис опять принялась подыскивать нужные слова, но Дантон заполнил паузу за нее.

– Хотя в рабочих помещениях качество звука удивительно хорошее.

– Это все благодаря строителям, – отозвалась Беатрис. – Проектировщик был из Хэдфилдов, семьи, которая десятилетиями взводила святилища.

– Возводила, – еще раз поправил ее лландари Дантон. – Вы все поклоняетесь богам песнопениями. Должно быть, в Долгую Ночь звучит впечатляюще. А вы умеете петь?

– Меня учили этому, – начала Беатрис, – как любую леди из Чесленда.

Дантон нетерпеливо скривился.

– Да, но хорошо ли вы поете?

Какой грубый… дуболом! Какое чванство!

Беатрис задрала подбородок.

– Да.

– Вы довольно самонадеянны. – Он на мгновение задержал на ней взгляд. – Но я вам верю.

Дантон отвернулся, посмотрел на портрет Исбеты Лаван, затем снова на Беатрис.

Он почти не превосходил ее ростом, его коричневый сюртук и темно-желтый жилет из лландрийского атласа были хорошо скроены и со вкусом украшены геометрической вышивкой. Он был довольно привлекательным джентльменом, однако так плотно сжимал тонкие губы, что Беатрис не представляла, как из них может вырваться хоть одно доброе слово. Стоял он очень прямо, выпятив грудь, его осанка напоминала армейскую выправку – что вполне закономерно, ведь Дантон был наследником маркиза из Вальсара, ему предстояло занять высокое положение в армии этого государства. Полуприкрытые веками глаза были водянисто-голубыми, а взгляд – прямым и пристальным.

А может, дело было в том, как он на нее смотрел. Дантон изучал ее столь внимательно, что Беатрис