– Представить? – я ахаю и хватаюсь за щеки. – А разве вы не молоды, господин Либерман? А я все думаю, когда вы уже наконец у меня номер телефона спросите!

– Ах, Катя, Катя, – старик грозит мне длинным пальцем, – ну не льстите так плохо. Вы не можете этого ждать. Видно ж по глазам, что сердце ваше занято.

– А? Как это? – удивляюсь. Удивляюсь вторично, потому что почему-то эта фраза Якова Петровича чуть покалывает меня чем-то… досадливым. Не понимаю чем.

– Несвободную женщину видно издалека, – Яков Петрович отрывает взгляд от шкатулки и рассеянно улыбается, – вы, конечно, можете не верить старому пройдохе…

– Ну, почему, – беру себя в руки и улыбаюсь насмешливо, – я же замуж собираюсь. Платье уже выбрала, между прочим.

– Уже? Так скоро? Это вы зря!

– Что, примета плохая?

– Нет, ну а как же святое женское право на передумать? Или вы решите воспользоваться им в день бракосочетания?

Обожаю этого старика. Он такой нереальный, аристократичный, превративший свое идеальное воспитание в этакий удивительный шарм, сдобренный щедро сарказмом повидавшего в жизни.

– Забегите ко мне вечером, моя душа, – мастер вздыхает так, будто и вправду расстроен, что я не дала ему телефончик, – заберете свой раритет.

– Так скоро! – я ахаю и почти решаюсь повиснуть у него на шее, но вовремя спохватываюсь, что это все-таки чересчур.

– У вас тут дел на раз-два. Пара капель клея, два мазка лака… Даже отвертку доставать не буду.

– Спасибо, спасибо, спасибо, Яков Петрович.

– А юноша-то все еще ждет, – негромкий голос старика догоняет меня у самых дверей в его мастерскую.

– Я после шести обязательно заберу заказ, – произношу чуть громче, чем стоило, и выхожу, доставая на ходу телефон.

Лето, ох, лето…

Кто бы знал, что этим чудным жарким летом мне придется вспоминать старые и не самые любимые мной навыки по ускользанию от слежки.

Бывали времена… Когда приходилось выходить из клуба только в составе стайки других танцовщиц и с ними ехать в метро окольными путями, добираясь до моей станции. В Питере, к сожалению, не такое метро. Потеряться в нем сложнее. Впрочем, разве мы не в торговом центре? В моем любимом, между прочим, торговом центре. В котором я каждый магазин знаю. Если не покупала – то заходила попялиться однозначно! Потеряться тут? Да легко!

Я шагаю между витринами магазинов легко и быстро. Нетерпеливо поглядываю на часы – конечно же, я опаздываю, да-да-да. Пусть преследователь мой даже не подозревает, что уже замечен. Он же уверен, что все пучком. Уж в чем Илья силен – так это в самомнении. Никто и никогда не убедит его, что у него что-то получается плохо. Я всегда предлагала Капустиной поблагодарить боженьку, что хоть в постели с ним все зашибись. А то мучений бы с ним было, объяснений…

Капустина хихикала и называла меня совершенно неправильной девственницей.

Эх, и было ж времечко!

Как ошалелая замираю у одной из витрин. На ней свитер какой-то несуразный, ярко желтый, но я смотрю на него не отрываясь, будто только что познала катарсис!

Снова смотрю на часы, снова на свитер, снова на часы…

Интересно, а Станиславский бы мне сейчас поверил, что у меня с этим желтым недоразумением любовь с первого взгляда?

Решаюсь, влетаю в магазин, киваю знакомой продавщице.

– Снимите. Поскорее только.

Сгребаю шмотку, будто где-то там без меня горят леса, и мне без свитера их вообще тушить нечем. Ныряю в примерочную и…

Ну конечно же как ни в чем ни бывало вешаю свитер на плечики.

Невозмутимо расстегиваю сумку с вещами.

Прости, Капустина, но я почему-то не хочу, чтобы твой кавалер провожал меня до твоей больницы. И потому из запасов приготовленной тебе одежды я конфискую вот эту вот тонкую зеленую водолазку. А кепку – кепку я в принципе с собой ношу. Лето все-таки. Хоть и не жара-жара, но башку даже в Питере напечь может.

Переоблачаюсь во все это, волосы зачесываю в пучок. А потом осторожно приседаю, берусь за мягкий край бархатной завеси, что разделяет одну примерочную от другой.

Хорошо все-таки быть постоянным клиентом. В двух соседних магазинах кабинки примерочные с перегородками из МДФ, до пола, там так не сделаешь. Не пролезешь насквозь весь ряд примерочных и не вылезешь у самых касс, прижимая палец к губам, заранее, чтобы охреневшая от такого фортеля кассирша не подала голос. Боком, боком проскальзываю к прилавку, бесцеремонно поглядываю на монитор, куда выведены ракурсы с камер наблюдения.

Эх блин, а как бы мне хотелось, если бы вся вот эта моя херня была простой перестраховкой из-за моей гребаной паранойи.

Но нет же.

Стоит себе вот это вот виденье, у самого входа, делает вид, что джинсовку себе выбирает у мужских вешалок.

Ну-ну. Хорошо, что с его ракурса видно примерочные, но не видно касс!

– Можно? – киваю я на служебную дверь в соседний магазин. Естественно, закрытую. Спрашиваю шепотом.

Кассирша косится сама на экран, на Илью, явственно понимая, в ком причина моих выкрутасов, а потом молча достает ключи из кармана.

Уже торопливо шагая между вешалками в том магазине, я выбираю тот выход, который будет как можно дальше от оставленного позади бутика.

Ох, Капустина!

Надеюсь, ты в форме, чтобы давать объяснения. Потому что иначе я сама тебя добью!

Ох, правильно говорят – не показывайте паранойе пальчик. По дороге до больницы Герасимов мерещится мне аж трижды, но слава богу – именно мерещится. При близком и тщательном рассмотрении все претенденты на его роль оказываются кто выше, кто мельче, кто – вообще не понятно, как можно было перепутать.

Звоню в учебную часть, торжественно клянусь прислать документы сегодня курьером. Очень хотела пересечься с деканом стройфака – он обещал дать мне пакет замечаний по моему проекту, чтобы я поколдовала над ними в течение августа.

В учебной части про меня уже и забыли. У них там абитуриенты, а всякие зачисленные вне основного конкурса – приравнены к мифологическим созданиям, имя которых всуе упоминать нельзя.

– Да-да, – частит секретарша учебной части, явно по уши закопавшись в свои бумажки, – присылайте курьером, Ирина Максимовна заберет.

– Ирина Максимовна? А Лев Петрович? – переспрашиваю удивленно, услышав не имя будущего декана, а его заместителя. – Он вроде должен был уже выйти из отпуска.

– Ах, Лев Петрович, – с той стороны трубки до меня доносится тоскливый вздох, – бросил нас Лев Петрович. Тридцать лет работал-работал и бросил. Говорят, давно хотел в столицу перебраться, а тут ему место предложили. По секрету вам скажу, Катя, – голос секретарша понижает, – в деканате его имя сейчас вслух стараются не произносить. Считают предателем.