Некий морской офицер в отставке (настоящий) выбрал себе необременительное, но приносившее мелкий регулярный доход занятие: пришил к шинели изнутри огромные карманы, заявлялся на один из рынков и педантично обходил лавки. Шутил с приказчиками, рассказывал политические новости и анекдоты – а сам везде прихватывал, якобы на пробу, горсточку крупы или гороху, сушеной мелкой рыбки и прочей провизии. Доход был невелик, но позволял каждый день оставаться сытым. Забавно, но торговцы к нему в конце концов привыкли (ущерб от него был мизерный), не гнали, считая несколько картофелин или горсть пшена подходящей платой за новости и свежие анекдоты – какое-никакое, а развлечение…

Другой отставной офицер (тоже настоящий, участник обороны Севастополя) стал птицей более высокого полета – и иностранными языками владел, и светский лоск сохранил. Частенько заявлялся в гости к знакомым, заводил остроумные, интересные беседы – а потом не особенно и тонко напоминал о своем бедственном положении и грошовой пенсии. Делал это так изящно, что хозяева давали небольшую денежку. Поскольку продолжалось это регулярно, через несколько лет богатые знакомые, чтобы отвязаться, сами стали посылать ему мелкие суммы на манер пенсии… В общем, жизнь удалась.

Иные отставнички в офицерских чинах не просто занимались уличным попрошайничеством – вели себя при этом крайне нагло. Один такой, получив от сердобольной дамы две копейки, форменным образом на нее напустился, крича, что он – штабс-капитан, императорский офицер и принимать меньше двугривенного для него унизительно (двугривенный, если кто запамятовал, – двадцать копеек, по ценам того времени вполне достаточно, чтобы хлопнуть в недорогом трактире пару чарок и закусить).

Другой (тоже штабс-капитан) пристал к газетному репортеру, назойливо требуя на бутылку. А когда тот, тертый питерский житель, отказал, процедил с угрозой:

– Не хочешь подать бедному благородному человеку, так в другой раз можно и пальто содрать!

Вполне возможно, будь дело в темноте и в отсутствие свидетелей, мог и в самом деле содрать…

Прижилась среди уличных попрошаек и самая настоящая генеральская дочка, щеголявшая чуть ли не в лохмотьях. Ее не раз задерживала полиция, побывала она и у мирового судьи (мировые судьи рассматривали всевозможную «мелочовку»), но всякий раз вновь обнаруживалась на улице пристающей к прохожим. Когда судья спросил, почему она не обратится за помощью к родственникам (папа-генерал был жив-здоров и не бедствовал, да и другой небедной родни имелось немало), девица, не задумываясь, ответила, что ей мешает гордость. Такая вот была интересная зверюшка: гордость ей мешала обратиться к родным, но не мешала попрошайничать на улицах. То ли очередная клиника, то ли девушке (как впоследствии хиппи) нравился именно такой образ жизни.

В немалом количестве разъезжали и мнимые «погорельцы» – причем концы оглобель их телег или саней были изрядно опалены огнем: вот, дескать, только и успели, что коняшку вывести да телегу из огня выдернуть… Со временем народ эту фишку просек, но многие чувствительные души продолжали подавать…

Особая статья – мнимые «монахи» и «монашенки». Одни без особых затей собирали пожертвования на «обитель», другие, гораздо более изобретательные, подобно своим средневековым предшественникам-западноевропейцам, торговали всевозможным фальшаком: тут вам не только пузырьки с «водой из Иордана» (раздобытой, понятно, в ближайшем водопроводе), но и гвозди и щепки от Креста Господня и тому подобные «реликвии», якобы самолично привезенные из Иерусалима (перьями из крыльев ангелов, в отличие от средневековых европейцев, все же не торговали, знали меру). Самое смешное, что этот товар и в самом деле имел нешуточный спрос – в основном среди небогатого купечества, у людей набожных, но простодушных.

Одно время в Петербурге по Апраксину рынку шлялся крайне причудливо одетый субъект – этакий полумонах с железным посохом. Бормотал что-то несвязное на манер старинных юродивых и собирал приличную денежку. Шустрый газетный репортер, узрев этакую персону, заинтересовался. На его расспросы первый же лавочник ответил не без почтения к «юродивому»:

– Святой человек! Он, видите ли, схимник, схиму принял (схима – это, если можно так выразиться, самый крутой вид монашества. – А. Б.) и теперь с Афонской горы (знаменитый православный монастырь в Греции. – А. Б.) пешком пришел: виде́ние ему такое было. Трогать нельзя, потому ему Бог путь указывает, и ежели он ко мне в лавку зайдет – лавке моей прибыль может быть большая, – и философски добавил: – Да его никто и не трогает, потому, в случае чего, он так-то своим посохом свистнет…

Заинтересовавшийся газетчик проследил «схимника» – и быстро выяснил, что это всего-навсего писарь, за пьянство выгнанный со службы… Увы, среди этой публики, хотя и редко, попадались настоящие монахи и монашенки, а однажды у мирового судьи оказался настоящий священник.

Самое интересное, что этот промысел, в советские времена вроде бы угасший, с перестройкой вновь возник, как чертик из коробочки. В ельцинские времена, когда автор этих строк стоял в очереди на посадку в одном из московских аэропортов, возле улетающих объявился персонаж, довольно убедительно одетый священником, с наперсным крестом и деревянным ящичком, куда собирал пожертвования на строительство очередного храма. Иные раскошеливались – но я-то прекрасно знал, что Русская православная церковь в то время категорически запретила и священникам, и монахам заниматься подобными сборами. И когда «поп» добрался до меня, я ему сказал с обаятельной улыбкой:

– Батюшка, я мусульманин, только на мечеть жертвую…

Я, конечно, никакой не мусульманин – но подействовало, мнимый «батюшка» отвязался моментально…

В описываемые мной времена серьезной борьбы с нищенством как-то не велось – ну, присудит мировой судья штраф очередному попавшемуся «профессионалу», и не более того. В обеих столицах существовали «Комитеты по разбору и призрению нищих», в реальной жизни толку от них было мало. В Уложении о наказаниях, правда, имелась статья, воспрещавшая нищенствовать «всем и каждому» и четко делившая побирушек на две категории: нищенствующих «по несчастью» и нищенствующих «по лени, привычке к праздности и даже в виде ремесла», но она, как это порой водится, оказалась из «неработающих»…

Вот и резвились мнимые ветераны, мнимые инвалиды, якобы слепые и глухонемые – впрочем, и сейчас резвятся… Как и сотни полторы лет назад, сердобольный народ порой подает…

(Если захотите поразвлечься, проделайте эксперимент: подайте этакому вот «бедолаге» буханку хлеба, кусок колбасы или просто сущую мелочь. Только заранее приготовьтесь увернуться – буханка запросто может в вас полететь…)

Продолжались, конечно, и всевозможные финансовые аферы. Вовсю действовали уже мной упоминавшиеся фальшивые «конторы по найму», собиравшие денежки с простаков для якобы устройств их на выгодные места, где требовался денежный залог. Чаще всего эти конторы обитали в довольно скромных домах – но однажды несколько вполне себе светских молодых людей, наподобие «червонных валетов», поставили дело на широкую ногу: свое заведение они пышно наименовали: «Муниципальный подрядчик», повесили шикарную вывеску с начищенными бронзовыми буквами, заказали шикарные бланки на английской бумаге высшего качества, швейцара в ливрее поставили… К ним табуном потянулись искатели серьезной службы – с немаленькими залогами. Ребятки, надо отдать должное их пронырливости, не зарывались: когда собрали приличную сумму, в один прекрасный день исчезли и обходительные служащие, и швейцар, одна роскошная вывеска осталась…