А вот другого ребенка, похищенного в 1875 году, так никогда и не нашли, как ни усердствовала полиция…

В большом ходу была и афера с мнимым «наймом прислуги». В то время давненько уже существовали вполне легальные и добропорядочные посреднические агентства, куда кандидатки в прислуги и обращались – а хозяева приезжали и присматривали себе подходящую.

Тактика была одна и та же: в контору обращался элегантный барин (или элегантная дама, а то и «супружеская пара»). Выбрав подходящую кухарку, горничную или служанку, «наниматели» забирали у нее паспорт, усаживали в экипаж и везли «к себе». По дороге останавливались у какой-нибудь лавочки и посылали новонанятую прислугу за парочкой лимонов или, скажем, за полуфунтом конфет – в общем, за какой-нибудь мелочью, на покупку которой давали деньги. Выйдя с покупками на улицу, прислуга обнаруживала, что экипажа с «нанимателями» и след простыл…

Весь интерес был в «чистом», настоящем паспорте обокраденной. С ним в какой-нибудь богатый дом устраивалась сообщница воров – и, как легко догадаться, улучив момент, скрывалась с чем-нибудь ценным.

Порой кончалось еще грустнее – когда приезжал один «барин». Привезя якобы к себе домой, а на деле на очередную ненадолго снятую квартиру, насиловал жертву и улетучивался. Большинство пострадавших (значительную часть из них составляли крестьянские девушки из ближних деревень, приезжавшие в столицу на заработки и впервые в жизни оказавшиеся в городе) согласно нравам того времени считали жутким стыдом и позором заявлять о таком в полицию. Правда, приходилось подавать заявление о краже или (как поступали особенно стыдливые) о «потере» паспорта – без него в те времена жилось даже неуютнее, чем сейчас, беспаспортных отправляли на нары, а потом, проверив, не водится ли за ними криминальных грехов, отправляли по этапу под полицейским конвоем в то место, которое попавшийся называл местом своего постоянного жительства. (Прописка существовала совершенно в нынешнем виде, причем две столицы были «режимными городами» с дополнительными строгостями по этой части. Было еще и присовокуплявшееся к основному наказание – запрещение жить в Москве и Петербурге. Подобная практика существовала и в других европейских столицах, а также в крупных городах. Один из рассказов Я. Гашека так и начинается: вору Петличке было запрещено жить в Праге, по этой причине он и стоял на перекрестке двух оживленных пражских улиц.)

Гнусный рекорд поставил некий, как он именуется в полицейских протоколах, «чухонец» – вероятнее всего, финн, «чухонцами» тогда чаще всего звали именно финнов. Этот сажал очередную невезучую девушку на поезд под тем предлогом, что везет в свое загородное имение, высаживал на какой-нибудь маленькой станции, заводил в лес и там насиловал. В конце концов нашлась все же особа, решившаяся дать показания. Когда чухонца взяли, выяснилось, что до того он успел отобрать паспорта не менее чем у тридцати дурех и каждую изнасиловал…

Впрочем, порой в прислуги устраивались и воровки с поддельными паспортами, выглядевшими вполне убедительно. Одна такая, неплохо владевшая ремеслом кухарки, за несколько лет обворовала около сорока квартир. Это была простая крестьянка Новгородской губернии, но очень красивая и умевшая втереться в доверие (по полицейской характеристике, «кроткая и застенчивая на вид, в простом крестьянском платье»). Поймать ее было тем труднее, что она не водилась с питерским криминалом, а после каждой удачной кражи уезжала из столицы подальше, там и сбывала все похищенное. Взять ее в конце концов взяли, но так и осталось неизвестным, были ли у нее сообщники, сама она никого не выдала.

Поймать (или хотя бы «отличить») мнимых нанимателей от настоящих было чертовски трудно – у них в конторе по найму паспорт не требовали, можно было назваться хоть князем…

Правда, и «настоящая» прислуга, не внедренная ворами, частенько воровала у хозяев, точнее, у хозяек, в основном по мелочам – ленты, кружева, платочки, воротнички, отрезала от штук материй по несколько аршин. Однако порой горничные «работали» с нешуточным размахом…

В 1868 году не кто иной, как супруга церемониймейстера императорского двора Дурасова, обнаружила, что у нее из шкатулки пропали бриллианты на сумму 70 тысяч рублей – по тем временам деньги огромные. В полицию, конечно, было заявлено моментально, но Дурасова и ее муж не подозревали никого из прислуги, считая кражу делом рук посторонних мазуриков. Менее всего подозрений у хозяев вызывала личная горничная Дурасовой семнадцатилетняя Полина (Аполлинария) Петрова – они взяли ее в дом совсем девочкой, дали некоторое образование, обучили хорошим манерам и считали чуть ли не членом семьи.

Вот только полицейские агенты очень быстро отыскали в ссудной кассе (вполне приличном заведении, никак не связанном с криминалом) все до единого бриллианты, заложенные туда неким молодым человеком, в котором вскоре опознали лакея из дома Дурасовых Василия Соловьева. Ну, взяли, допросили. Лакей особенно долго не запирался. Оказалось, что бриллианты «попятила» как раз Полина…

Здесь снова начинается дамский роман в мягкой обложке. Полина в означенного Соловьева влюбилась по уши – и довольно быстро позволила ему, как писали романисты тех времен, сорвать цветок невинности. В результате чего забеременела – и, стремясь избежать позора, стала требовать от возлюбленного, чтобы тот на ней женился. Васька оказался парнем ушлым: сначала уворачивался как мог, потом поставил ультиматум: женится он только в том случае, если Полина «для обеспечения их будущей супружеской жизни» украдет у хозяев деньги или драгоценности не менее чем на тысячу рублей (на большее его фантазии, словно у Шуры Балаганова, не простирались). Вот Полина, видя себя в безвыходном положении, в конце концов и решилась… Васька оказался не таким уж и ушлым: стоившие 70 тысяч бриллианты он заложил всего за две с половиной.

«Сладкая парочка» отделалась довольно легко благодаря тому самому либерализму, о котором не раз уже в нашем повествовании говорилось. Полина, беременность которой уже видна невооруженным глазом, со слезами на глазах излагает свою романтическую историю, адвокат разливается соловьем, присяжные и публика растроганы… Одним словом, подсудимые отделались работным домом – Василию, как организатору и подстрекателю, дали 15 месяцев, а Полине – вообще всего восемь… В прежние, николаевские времена им пришлось бы, нет сомнений, гораздо хуже.

Порой не ударяли в грязь лицом и дворники, которых не следует считать тупыми пьянчужками, подобными герою известного романа и кинокомедии «Двенадцать стульев». Однажды в доме богатой вдовы тайного советника вспыхнул пожар, причем довольно интересный: загорелась кладовая, где хранились дорогие и роскошные меха хозяйки – шубы, ротонды (нечто вроде накидки без рукавов), бархатные мантильи (тоже род накидки) и другие ценные вещи, помимо одежды.

Прежде чем с огнем справились, кладовая выгорела дочиста – и представлялось несомненным, что все вещи, в первую очередь меха, погибли. Однако кто-то из полицейских сыщиков по каким-то деталям заподозрил неладное… Началось негласное следствие. Закончилось оно обыском, при котором все меха и прочие «погибшие в пожаре» ценности были обнаружены на квартирах жены старшего дворника и его родственницы (она же и любовница младшего дворника). Два эти организма и ограбили дочиста хозяйскую кладовую, а потом спалили ее дочиста, рассчитывая, что полиция не догадается… Не прокатило.