прошлое или провидеть, — негромко, но веско сказала Мнемозина. — Однако я умею помнить. И я помню тебя.

— Жаль, я забыла, — прошелестела Лета.

— Ты приходила ко мне. К моей реке, к моим водам. Не знаю, что это был за ритуал, но для его совершения требовалось не просто выпить из Леты, а окунуться в нее. Видится мне, чтобы впечатать в твою душу силу забвения. Ты сделала требуемое, а затем, когда, как и все прочие, была потеряна, тебя увели.

Деми подалась вперед, жадно вглядываясь в лицо Мнемозины.

— Я была не одна?

— Окунись она в мои воды, я бы могла сказать больше. А так моя память ничего о ней, кроме внешней красоты, не сохранила. Знаю лишь, что весь этот ритуал был продуман ею. Она командовала тобой, вела себя как царица.

— А я?..

— Ты выглядела как человек, охваченный безграничным отчаянием. Тот, что потерял, казалось, все. Все, кроме воспоминаний, но и их вскоре ты отдала.

Тишина сгустила воздух между ними, сбила его в плотную гущу, как молоко.

— Одно мы теперь знаем точно, — хрипло сказала Деми. Обращалась она не к Никиасу, который наверняка торжествовал, упиваясь собственной правотой. Скорее, отвечала на вопрос, что мысленно задавала себе совсем недавно, чувствуя в горле ядовитый привкус горечи. — Я трусиха. Я по собственной воле избавилась от воспоминаний и сбежала в другой мир.

[1] Титаны — в древнегреческой мифологии божества второго поколения, дети Урана (неба) и Геи (земли).

Глава пятнадцатая. Порченая

Как она могла так поступить? Душу жгло изнутри, но глаза оставались сухими. Слезы выжгла волной поднявшаяся изнутри и захлестнувшая ее злость.

— Не вини себя, — мягко сказала Ариадна.

— Только себя мне винить и надо.

Говорят, воспоминания о собственных ошибках ранят. Зудят, как незаживающий шрам. У каждого есть о чем вспомнить бессонной ночью, отчего на себя досадовать. Но Пандора, что жила свою первую, богами дарованную жизнь, могла хоть что-то сделать. Исправить содеянное, хотя бы попытаться его изменить. Даже не зная об оставшейся на дне пифоса надежде, она должна была обивать пороги божественных домов Олимпа и умолять богов ей помочь.

А вместо этого она просто… сбежала.

Деми ждала слов Никиаса — болезненных ударов хлыста, посоперничать с которыми могли разве что плети эриний. Он молчал, и за это она была ему благодарна. Ей достаточно и собственного презрения. Выдержать чужое сейчас просто не хватило бы сил.

Понимая важность ритуала памяти, Мнемозина отдала не только воды из своей реки, но и собственную — божественную — кровь. Одну каплю, брошенную в фиал. Однако капля эта сияла словно само солнце.

Стикс и Харон все так же беседовали на берегу высохшей, выжженной реки. Что-то в глазах Деми стерло с лица перевозчика душ улыбку. Он попрощался со старой подругой, мимолетно, но нежно сжав ее ладонь.

— Получили то, что нужно?

— Да. Получили.

Больше никто из них не заговаривал. Деми уцепилась за перевозчика душ, желая как можно скорее покинуть царство мертвых и отчаянно не желая смотреть никому в глаза — ни Стикс, ни Ариадне, ни даже Никиасу.

Всем тем, кого подвела.

Харон перенес их в Акрополь, и Ариадна, бережно сжимая в руках хрупкий сосуд с водой и кровью Мнемозины, поднялась по ступеням пайдейи. Деми поотстала. Она шла, едва передвигая ноги, как вдруг услышала пронзительный вскрик. Сердце сжалось от недоброго предчувствия. Деми задержалась на лестнице, выдохами отсчитывая мгновения. Она уже струсила однажды, не желая отвечать за свой поступок, который привел к катастрофе. Достаточно.

Деми протиснулась мимо Никиаса, который шел за ней по пятам, и, оставив без внимания его окрик, сбежала по ступеням.

В свете молниевых и огненных фонарей, что разбавляли сгустившийся над городом сумрак, Деми увидела эллина… и наплывающую на него тень. Она была похожа на оживший кошмар, на холодное черное пламя — или дым, оставшийся после него. Тень не имела человеческих очертаний, лишь легкий намек на тело и голову. Конечностями ей служили рваные лоскуты, бахромой окаймляющие подобие туловища. Она объяла эллина и жадно его поглотила, заглушив новый сорвавшийся с его губ крик. Эллин захрипел, царапая руками горло, упал навзничь и затих.

Деми ожидала, что спустившийся следом Никиас бросится на атэморус, но он черной стеной встал перед ней, заслоняя ее от угрозы. Может, рассудил, что в Акрополе было кому сражаться, а его главная задача — сохранить ей жизнь. Сохранить, не расплескав, запертый пифос с воспоминаниями.

Искры высыпали из Гефейстейона на площадь. Одна из них сжимала в руках «молнии Зевса», другой — лук, третий — прозрачные сферы с теснящимся внутри огнем или ослепительным светом. Огненные стрелы, будто благословленные самим Гефестом и поцелованные Артемидой, отправились в полет. Пронзали атэморус, оставляя в нем дыры размером с обол[1]. Те затянулись бы — сама сущность духа порождала тень из тени, — но их разъели пущенные в тварь искрящиеся солнечные диски Гелиоса.

Атэморус взорвался изнутри пропитавшим его поры светом. Отравился им, ползущим по венам, обжегся. Но в какую бы тьму ни низвергли его орудия Искр, эллина он, взорвавшись, забрал с собой. Словно остекленевшая, Деми смотрела, как кера, что появилась лишь мгновениями раньше, улетает прочь с его душой.

Этот человек сейчас брел по царству Аида, из которого они только вернулись. Месяцы, года или десятилетия спустя он переродится. Станет инкарнатом, не знающим, не помнящим своих детей и жену, своих мать и отца или своих — прежних — сестер и братьев. Кто бы ни был ему близок, он оставил их здесь, в этой жизни. Все, что у него было, осталось в прошлом.

«Я забуду это с наступлением рассвета. Это хорошо — для меня. А для него справедливо?»

Ариадна, спустившись вниз, обнаружила Деми глядящей в пустоту перед собой, где уже не было ни эллина, ни керы. Тронула за плечо, но она не отозвалась. Тьма вихрилась внутри, разъедая душу, как солнечный свет — атэморус.

— Я хочу узнать о них больше, — выпалила она.

— О ком? — не поняла Ариадна.

— Об атэморус. И о том, как им противостоять. Я могу получить те маленькие плоские солнца, диски Гелиоса? Когда Доркас сегодня учила меня обращаться с освященным божественной силой оружием, их она мне не дала.

— Потому что их у нас наперечет. Поцелованные Артемидой стрелы мы собираем на поле боя и вкладываем обратно в колчаны. Их неспособно сломать даже столкновение со сталью и гранитом. Любой огонь, однажды зажженный, уже несет в себе силу Гефеста. Мечам и щитам,