М а л а х и й. Друзьям вашим, о гегемоны, — скажу я.

Т р е т и й (своим). Для друзей, кажется, у нас есть ворота и двери…

М а л а х и й. Меня не впустили в ворота.

Т р е т и й. Не распознали, что ли?

М а л а х и й. Не распознали и не признали, несмотря на то, что я показал знаки и регалии свои, оповестил о них в первом декрете и по ним меня должен узнать всяк сущий на Украине. (Показал на палку, на шляпу, посмотрел на рабочих.) Неужто и вы не узнали? (Повязал через левое плечо красную ленту.) И теперь не узнаете? Вот что происходит, если не читают декретов. Слушайте еще раз: милостью великой матери нашей революции, помазаны мы народным наркомом Малахием…

В т о р о й. Ну и что из того?

П е р в ы й (третьему). Он пьяный.

Т р е т и й. Нет, нет.

П е р в ы й. Да как же нет? Смотри… Хоть бы до зеленого змия, а то до наркома допился…

Т р е т и й. Слушай внимательней!

М а л а х и й (в это время слез со стены. Подошел к рабочим). Что это вы производите?

Т р е т и й. Разве не видите?.. Формы.

М а л а х и й. А я пришел к вам произвести реформы.

Т р е т и й. Какие?

М а л а х и й. Голубые. Точнее: немедленную реформу человека, ибо сегодня знаете до чего уже дошло? Изнасиловали двух старух — газетчики кричат, кричат.

П е р в ы й. Тоже охота на кого-то напала.

М а л а х и й (не поняв иронии). И это накануне социализма, в стране, где народ создал лучшую в мире песню про любовь, про зеленый барвинок, про зарю с луной, красную калину, где, наконец, сам народный нарком стережет ночью голубые идеалы, — изнасиловали двух старух, — о люди, люди!

За стеной послышался звонкий, бодрый мальчишеский голос: «Р-р-радио! Ужасное изнасилование двух несчастных старух, из которых старшая шестидесяти семи лет».

М а л а х и й. Слышите?

П е р в ы й (иронически). Полакомились бабушки.

М а л а х и й. Я уверен, что, если бы раздать вечером на улицах людям анкеты-молнии с одним вопросом, кто о чем в этот момент думает, то как, по-вашему, о чем думали бы больше всего?

Т р е т и й. Не скажу. Людям всякая всячина лезет в голову.

М а л а х и й. А я скажу.

Т р е т и й. А ну?

М а л а х и й. Не о голубых реформах, а о формах женских ног думают и мечтают, совсем не обращая внимания на то, что вследствие таких мечтаний любовь измеряется только ногами, в глазах не цветет, в сердце не поет, — и вот изнасиловали двух старых баб… Нет, дальше я ждать не могу… Пора начинать. (Затрубил в кулак, будто в трубу, военный сигнал «Вставай».) Тру-тру-ту-ру-ру-ру-ру-ру. Ревут сирены на заводах, гудят гудки и провода, поет Украина о курганах в долине, но все покрывает золотая труба народного наркома: про голубую даль, про голубые идеалы трубит она вам, гегемоны…

2

Пришли еще  р а б о ч и е:

— Кто этот оратор? От какой организации? О чем?

— От наркомов к нам.

— Да нет!.. Сам наркомом назвался.

— По-моему, клоун из цирка…

— Попал пальцем!.. Это артист украинской труппы.

П е р в ы й (третьему). Вижу, намешал он водки с пивом.

Т р е т и й. Ты думаешь?

П е р в ы й. Факт!

Т р е т и й (усмехнулся). Внимательней слушай, говорю!

М а л а х и й. Я пришел к вам, гегемоны, произвести немедленную реформу человека. Слушайте меня и никого больше…

Кто-то свистнул.

Кто там свистит на речь народного наркома? Кто нам мешает, спрашиваю?

К т о - т о. А кто нам мешает работать?

М а л а х и й. И без того много свиста на Украине: свистят ветры-суховеи, свистят юноши на девушек, свистит милиция по ночам, на улицах мочатся, изнасиловали баб… Я пришел произвести немедленную реформу человека, и в первую очередь реформу украинского народа, потому что в стране «дядькив» и переводчиков…

Шум среди рабочих:

— Это сумасшедший…

— Прикидывается.

— К администрации его!

— Пусть старик наговорится.

Т р е т и й (спокойно). Внимательней слушайте, товарищи!

М а л а х и й. Слушайте меня, гегемоны, и я выведу вас из этих закопченных стен. Переулками, закоулками, за заводами и фабриками, межами и тропинками, гей-гей мимо курганов, в голубую даль поведу. Тру-ту, тру-ту! Вставайте, люди, я несу вам реформу, не форму, а реформу. Тру-ту, тру-ту! Собирайтесь на новую Фаво́р-гору девятнадцатого августа, по старому шестого, несите красный мак, ноготки, а больше всего приносите голубеньких идей. Там будет посвящаться, посвящаться — обновляться… Заодно приносите и украинский язык. Знаете ли, между прочим, что наш язык века у порога выстоял? Бог забыл о нем, когда смешал языки на Вавилонской башне. Кроме тоге, дух святой сошел на апостолов всеми языками, забыл только наш украинский язык. На это СНК обратил уже свое внимание, да только без меня навряд ли что-нибудь выйдет…

Т р е т и й (громко, сильно). Выходит и выйдет!!! Товарищи. (Выступил вперед, Малахию.) Вы крестьянин?

М а л а х и й. Нет.

Т р е т и й (настойчиво). И не рабочий?

М а л а х и й. Я народный Малахий.

Т р е т и й. Проулками, закоулками, извилистыми тропинками, даже через стены проникают к нам вот такие Малахии. А кто они? Еще хорошо, если просто меланхолики-мечтатели, каких немало среди нашего брата, к сожалению, водится, — глаза, как у Иисуса, голубой дым в голове, грехи все собирают, да на том и выезжают; еще хорошо, если такие исусики на осликах…

М а л а х и й. Осанна им! Они очищают мир.

Т р е т и й. Хочешь чистить, пересядь с ослика…

К т о - т о (вставил сбоку). На ассенизационную бочку.

Раздался смех.

Т р е т и й. А хоть бы и на бочку, потому лучше быть бочкарем, чем таким исусиком. Но хорошо, говорю, если они только исусики, в этом еще полбеды. А вот когда слышишь в ихних благостных проповедях то в одном, то в другом слове совсем другую музыку…

М а л а х и й. Голубую музыку…

Т р е т и й. Не нашего класса музыку, тогда нам нужно сказать — товарищи! За ихними голубыми словами скрываются идеалистические, чуждые жальца. За этим голубым туманом подстерегают нас враги, в голубые реформы закутаны ихние мирки и формы, — берегитесь!

М а л а х и й. Немедленную реформу человека объявляю я, гегемоны, и берусь совершить ее.

Т р е т и й (помахав пальцем). Ой, совершишь, дядя, на себя глядя, знаем мы вас… Нет, уж лучше совершим мы ее сами, по образу и подобию пролетарскому.

М а л а х и й. Тру-ту… А реформу народа вы совершите? Вон-вон сидит у оконца в избе, делает постолы и высматривает, не везет ли ему старый боженька дождя для пшеницы, не видно ли сыновей из солдатчины, дочерей из услужения. Проходит день, проходит ночь, нет боженьки — и дождь не идет, шумят пороги, луна всходит, — как и раньше, нет Сечи… Камыши у Днепра вопрошают…

Р а з д а л и с ь  г о л о с а. Старая песня!

М а л а х и й. Куда наши дети подевались, где они гуляют?

Т р е т и й. Завтра там, где бьют пороги, уже взойдет не луна. Завтра там взойдут электрические, если можно так сказать, солнца и засияют на всю степь казачью, на всю нашу Украину до моря…

М а л а х и й. Вопрос. До какого моря?

Т р е т и й. Завтра там, где, летая, плакала чайка, запоют сирены, можно сказать, морских пароходов, начнут