Начало действия: я пишу. Мансарда. Квадратное окошко, завешанное звездным небом. Горит керосиновая лампочка. В углу медным удавом поблескивает геликон.

2

Рядом за деревянной перегородкой живет безработная швейка  З и н к а. Она расчесывает косу. У ее дверей — г о с т и.

П е р в ы й  г о с т ь (читает надпись мелом на дверях). «По случаю пасхи визитеров не принимаю». (Пауза. С досадой.) Хе-хе! Оригинально!

В т о р о й  г о с т ь (ревнивым басом). Чего же вы остановились?

П е р в ы й  г о с т ь. А куда же мне теперь идти?

В т о р о й  г о с т ь. На пасху двери открыты у каждой хозяйки.

П е р в ы й  г о с т ь. В таком случае я пойду к вашей. Хорошо?

3

Зинка смеется. Г о с т и, ощерившись, расходятся.

Я пишу. Подо мной, в генеральской квартире, звонят куранты, будто из глубины веков: размеренно, печально, элегически. А еще ниже, в первом этаже, живет она. Как сейчас вижу: открытое окно, парусом вздувалась тюлевая занавеска. Под ней будто плывет освещенный угол комнаты; рояль, бюст Шевченко и цветы. Она разучивает «Патетическую сонату» Бетховена. Играет и повторяет вступление, полное звездного пафоса, глубокое и могучее grave. (Тогда я еще не знал ни названия, ни автора.)

4

Ко мне в дверь стучит Зинка.

З и н к а. Можно? (Входит.) Скажите, сосед, угадайте: если к девушке ходит вдоволь мужчин, а ей вдруг хочется от них бежать к мужчине же, — что это значит?

Я. Не знаю.

З и н к а. А когда все собираются разговляться, а ей хочется начать поститься, то вы тоже не знаете, что это значит?

Я. Тоже не скажу.

З и н к а. Неужели не знаете? И не угадаете? Да ну! Это же так понятно. Это значит, что пришла… Думаете, любовь? Пасхальная ночь. И только. А вы что подумали?

Я отрицательно качаю головой.

Пришла пасхальная ночь, а за ней мадам тоска в гости лезет Слушайте, сосед! Смотрите — голубое платье я надела девичье, косу по-скромному заплела, поститься начала, а вы такой бедный, одинокий, что и сегодня не разговеетесь. Так, может, пойдем вместе, а?..

Я (отрицательно качаю головой). Видите ли…

З и н к а. Ха-ха! В церковь, например. А вам подумалось?.. (Подмигнула.) Не бойтесь! Вы не оскоромитесь мною.

Я. Я и не боюсь. У меня, видите ли, нет времени. Я пишу письмо.

З и н к а. Вы пишете? Простите! Пишите! Я бы тоже написала письмо. Спокойной ночи! Нельзя ли у вас занять денег? Семь рублей? За квартиру, видите ли, требуют. Я отдам. Получу за свою (подмигнула) квартирку — и отдам. Нет? Ну пишите, пишите!

5

С первого этажа каменные ступени вниз, в темный, подвальный угол. Д в о е  сортируют литературу. В стороне  ж е н щ и н а  гладит белье. С потолка изредка, но методически и упорно звонко капает в ведро вода.

П о ж и л о й (откладывая листовки). На завод Вадона. Теперь портовым мастерским: брошюры «Когда кончится война» — одна, две, три, четыре, пять. (Капля — дзинь! Обернулся, посмотрел на потолок, на ведро — и опять.) Семь, восемь, девять, десять. (Капля — дзинь! Нахмурился.) Это у вас всегда так капает с потолка?

Ж е н щ и н а. Третий год. Еще как брали мужа на войну, началось. С того времени жду и считаю. Семьдесят раз капнет — я рубаху выстираю, десять раз — выглажу. А за целый день знаете сколько их накапает? Четыреста тридцать два на сто. Сколько это, по-вашему?

П о ж и л о й. Сорок три тысячи двести.

Ж е н щ и н а. Жду, считаю. Голова как решето. Вся жизнь как решето: все продолбили эти капли. Помню, начала считать, как вернулась с проводов. (Считает капли.) Одна, две. Провожала, спрашивал: ты же котельщик, Аврам, на заводе глухим стал от работы, а тебя берут. А он мне… Три. Потому-то нас и берут, что глухи и слепы мы еще. И ушел. Туман стоял, ворот было не видно. Я за ним: Аврам! Он не обернулся… Четыре. Когда же тебя теперь ждать? Не обернулся. У завода остановился. Добежала. Как раз тогда… пять… шестой час пошел, и заревели гудки. Никогда не плакал, а смотрю это я — слушает и плачет… Шесть. А скажите, какое самое большое число на свете?

П о ж и л о й. Как будто квадрильон.

Ж е н щ и н а. Квадрильон? Кабы мне кто сказал, что, упадет квадрильонная капля, будет конец войны, вернется мой Аврам, — я бы сосчитала. Я бы каждую капельку пересчитала, не пропустила бы. (С порывом, страстно, даже слезы выступили.) Как бусы, собрала бы да на память капельку на капельку нанизывала. Вот так. (Становится, как на молитву, считает капли.) Одна. Две. Три. Четыре…

М о л о д о й. Сестра, ты опять?

Ж е н щ и н а. Пять. Шесть. Семь.

М о л о д о й. Ну вот! (Пожилому.) Что же делать?

П о ж и л о й (сурово). Что? Нести литературу! Организовывать! Агитировать! Весь мир зажечь надо нашими лозунгами. Мы требуем превратить тайные договоры в плакаты — раз, а войну в немедленный мир народов — два, двенадцатичасовой рабочий день в восьмичасовой — три. У нас четыре руки — четыре, а пакетов пять — пять. Что же делать с пятым?.. Шесть…

М о л о д о й. У меня тут товарищ один есть. Позвать?

П о ж и л о й. Кто?

М о л о д о й. Студент.

П о ж и л о й (гримаса). Гм…

М о л о д о й. Да не настоящий! Из крестьян. Из университета на дому. Экстерн. Пришел в город из села учиться. Отец где-то пастухом. Парень с фантазиями, но надежный, свой.

П о ж и л о й. Семь Зови!

6

И приходит ко мне мой первый друг, мой названый брат  Л у к а.

Л у к а. Илько, здравствуй! Ты что делаешь?

Я (патетически). Пишу ей письмо!

Л у к а. Это сто тридцать первое?

Я. Не смейся, Лука.

Л у к а. Скоро порвешь?

Я. Не смейся. Ты знаешь, какое у меня настроение сейчас? (Я слышу снизу аккорды grave.) Высокое, звездное, как небо! Во-первых (жест на геликон), видишь эту штуку? «Геликон» называется. Если взять форте — можно погасить лампу. Но я научусь играть так, что буду гасить звезды на небе.

Л у к а (иронически). Зачем?

Я. Чтоб… чтоб иметь работу.

Л у к а. Работа, вижу, у тебя будет, а вот заработок?

Я. И заработок тоже. Ведь это же геликон из оркестра, который играет летом на бульварах, осенью на свадьбах, зимой на похоронах, — из оркестра гуманизма. И есть геликонисты, которые добиваются от этого удава такого эффекта, что он не просто играет, а звонит, как серебряный колокол. Вот так: бом, бом!.. (Подо мной, будто нарочно, звонят куранты.) И я научусь! Непременно! Третье, и это главное, я пишу ей письмо! (Снизу я слышу, как вслед за grave набегает первая волна светозарного allegro molto e con brio.) Слушай! (Читаю и фантазирую.) Возможно, что и это разорву, но пишу и буду писать, ибо верю в Петрарку и вечную любовь. Вечную любовь! Между прочим, от золотых фигур в истории все черные тени, а от фигуры чернеца Петрарки — золотая яснотень, отсвет вечной любви. Верю и пишу. Вы играете сегодня что-то