В 2000 году в Гонконг было экспортировано 300 тонн американского женьшеня, так что сбор женьшеня по-прежнему составляет солидную часть местной экономики Аппалачей. На пике спроса в середине девяностых только в штатах Кентукки, Западная Виргиния и Теннесси собирали почти 45 тонн ежегодно. Сборщики получают в среднем 1000 долларов за килограмм, что делает женьшень практически самым дорогим растением в США.

* * *

Панацея ли это, остается вопросом, по крайней мере по медицинским меркам Запада. Похоже, данные о его применении и эффективности зависят от культуры, в которой проводятся испытания, что наталкивает на мысль, что общественные ценности и ожидания оказывают мощное воздействие на физиологию. В СССР китайский женьшень (а скорее всего, сибирский «женьшень» Eleutherococcus senticosus, не имеющий к нему никакого отношения) давали космонавтам, чтобы повысить выносливость, и заводским рабочим, чтобы повысить советский ВНП. Во время Вьетнамской войны вьетконговцы применяли женьшень для лечения огнестрельных ранений. Официальная западная медицина провела испытания женьшеня и обнаружила, что измеримого воздействия он почти не оказывает, разве что иногда повышает артериальное давление и оказывает незначительное общеукрепляющее действие. Лондонские медсестры, принимавшие женьшень во время ночных дежурств, отмечали, что им легче сосредоточиться на работе, а в ходе более строгого, хотя и крайне неприятного (что характерно) эксперимента крысы, которым давали женьшень, дольше удерживались на поверхности, когда их заставляли плавать в бассейне, откуда они не могли выбраться. В США в шестидесятые крестный отец современной науки о выживании в диких условиях Юэлл Гиббонс вынес лаконичный вердикт по эффективности женьшеня. Он заваривал чай из корней, которые собрал в лесу в Пенсильвании, и прихлебывал его так же вдумчиво, как и Уильям Берд. И не обнаружил вообще никакого физического воздействия, однако признался, что «я понимал, что это неслыханная роскошь, поскольку я пью напиток, который стоил бы китайцу целого состояния, и ощущение было просто фантастическое». Гиббонс был рационалистом и реалистом до мозга костей и счел, что из отвара женьшеня можно было бы делать оригинальный тоник для коктейлей.

Специалисты по комплементарной медицине придумали для описания неуловимого воздействия женьшеня на человеческий организм особый термин «адаптоген». Они утверждают, что женьшень помогает организму адаптироваться ко всякого рода стрессам, нормализует уровень жизненной энергии, стимулирует иммунные реакции, аппетит и настроение, и именно поэтому его действие так трудно измерить количественно. На первый взгляд они просто ищут предлоги, чтобы уклониться от строгих испытаний, но не исключено, что это правда. Подобные химические соединения широко распространены в растительном мире. В их число входит салициловая кислота – предшественник аспирина. Ее открыли в иве, однако она часто встречается и в других растениях. В ботанике она действует как гормон, способствует росту, смягчает последствия стресса, а если какая-то часть растения повреждается, передает в другие части сообщения, что нужно усилить сопротивляемость. На людей она влияет совсем иначе. Мы применяем ее синтетическое производное аспирин (кстати, названный в честь другого ботанического источника салициловой кислоты – Spiraea (теперь Filipendula) ulmaria, таволги) чаще всего как средство для уменьшения боли, которую растения не осознают, хотя повреждения вызывают в их тканях настоящую электрическую бурю. Однако интересно, что последние исследования аспирина говорят о его влиянии на нашу иммунную систему, а кроме того, он, похоже, замедляет рост многих видов рака у человека, что подобно его действию на растения и напоминает нам, что наши эволюционные корни восходят к общим древнейшим одноклеточным предкам. Благодаря общему генетическому наследию всегда есть надежда найти растительные химические соединения, которые оказывают терапевтическое воздействие на людей, – мы просто черпаем из общего источника биологического самоисцеления. Например, антибиотики получены из химических соединений, при помощи которых растения защищаются от бактериальных и грибковых инфекций. Вяжущие средства – например, танин, – которые заставляют ткани сжиматься и помогают нам заживлять раны, играют ту же роль и у растений, а кроме того, отгоняют хищных насекомых.

Но мы не растения. Физиология наших организмов уникальна и для нашего вида, и для животного мира. Многие химические вещества, полезные для растений, для нас ядовиты. Ядовитыми могут оказаться и отходы жизнедеятельности, и всевозможные случайные химические украшения – например, атропин из смертельно ядовитого паслена, который в небольших количествах применяется, чтобы расширить зрачок при обследовании глаз, однако в больших концентрациях приводит к летальному исходу. Вера в то, что «где-то есть лекарство от всего», – очередное порождение упорного убеждения человечества, что мы – главный предмет любой биологической активности. Растения вырабатывают свои замечательные химикалии для своих собственных нужд, что прекрасно видно на примере точнейшей химической «волшебной пули» в составе лимской фасоли. Если на фасоль нападают паутинные клещики, оно испускает летучий феромон, который привлекает других клещей – хищников, которые питаются видом-агрессором. Однако не каких попало хищников: фасоль анализирует слюну паутинных клещиков и испускает летучее химическое соединение, которое «вызывает» только хищников, питающихся именно этим видом. В принципе может получиться так, что этот феромон по чистой случайности активирует клетки иммунной системы человека, тем самым отвечая требованиям симпатической магии и аналогии. Однако в реальности такая вероятность исчезающе мала. Совсем не обязательно в неизведанных глубинах растительного царства таятся панацеи от всех человеческих недугов.

С солеросом я познакомился в шестидесятые годы на побережье Северного Норфолка. Это местный деликатес – его солят или готовят, как спаржу, или просто срывают в ручейках и едят сырым. Вид у него непритязательный – пучок вялых зеленых стеблей, этакий бесхребетный морской кактус, на сочных, как у суккулентов, стеблях которого вместо обычных листьев красуются едва различимые чешуйки. Однако первая встреча с ним избавила меня ото всех предрассудков по поводу растений, форм, которые они могут принимать, удивительных перипетий их жизни и опасностей, которые подстерегают их в диких условиях. Тот первый побег показался мне растительным эквивалентом двоякодышащей рыбы, морского организма, отважившегося на невероятную авантюру – освоение суши. На нем были цветки – крошечные желтые точечки на мясистых стеблях – однако полжизни они цветут под водой. Когда я попробовал солерос, то понял, что никогда не ощущал подобного вкуса с оттенком йода и озона. Даже в своей основной роли экзотической местной закуски растение оказалось химерой из средневекового бестиария, недостающим звеном, то ли растением, то ли крошечным чудищем морским. Если солерос поступает в продажу, то именно в рыбные магазины или на лотки вдоль пристани, а не в отделы овощей и фруктов. Особенно крупные и диковинные экземпляры иногда вывешивают над стойками в пабах – будто добычу. Как-то я видел колонию солеросов, захватившую брошенную лодку: при отливе они лежали на покрытой илом палубе, а при приливе всплывали и превращались в плавучую буфетную стойку. Наша компания собирала урожай солероса в мутных ручейках, где пучки ветвистых зеленых стеблей достигали тридцати сантиметров. Эти походы за съестными припасами были похожи на крещение в грязи, погружение в стихию, где у жизни иной нрав. Прибрежный ил – совсем не то, что грязь на проселочной дороге. Она блестящая, желеобразная, клейкая. Территория для осторожных недолгих визитов – то пролетит над головой красноножка, вьющая гнездо, то пробегут крабы, да и сами мы тоже не собирались задерживаться надолго, поскольку нам временами казалось, что мы вот-вот безнадежно увязнем в этой теплой жиже, однако же всегда удавалось выбраться. Нам – да, но не растениям, этому воплощению неподвижности. Впоследствии я видел солерос на грязевых площадках, остающихся после отлива, и там он рос иначе – юные острые зеленые проростки тесно покрывали целые акры вязкой поверхности. Это однолетнее растение, первый жадный колонизатор голого ила, и из-за него пустынное мелководье вдоль побережья становится похоже на лужайку для игры в кегли. Премудростям сбора съедобных растений нас учил местный житель по прозвищу Ворон, дока по всем прибрежным промыслам. Строгие правила выбора растений, по всей видимости, увязывали социальные традиции и экологический императив. «Морскую спаржу» никогда нельзя было мыть и хранить в пресной воде, иначе из нее вытечет весь сок и останется только увядшая оболочка. Все, что собираешь, нужно «вымыть в семи приливах». Вроде бы разумный гигиенический принцип, если вспомнить, в какой отвратительной грязи растет солерос – но не только: это еще и свидетельство поразительной жизнестойкости цветущего растения (см. рис. 19 на цветной вклейке). Солерос приспособлен к погружению в соленую воду так же, как пустынные растения к засухе. И там, и там мало пресной воды, поэтому растения запасают ее в «водянистых тканях». Они превращаются в суккуленты. Механизм, позволяющий растению выжить, – тот же самый, который заставляет его таять во рту, словно концентрированное зеленое желе.