В то время «высушенный экземпляр» служил мощным символом – свидетельством насильственного изгнания жизни, той самой витальности, которая отличает живые растения от камней. Постньютоновская наука в основном придерживалась упрощенческого тона, стремилась навязать порядок внешней анархии природы, истолковать ее организмы и процессы согласно законам механики и математики. Не всем это было по душе. В 1817 году на весьма бурной вечеринке в доме художника Бенджамина Хейдона Вордсворт, Китс и Чарльз Лэм провозгласили тост «За здоровье Ньютона и смятение математиков!» Китс выдвинул свое ставшее знаменитым обвинение Ньютону – заявил, что тот «уничтожил поэзию радуги, сведя ее к спектру»[85]. Нам, современным людям, трудно понять, как можно считать понимание разрушителем поэтического чувства – это все равно что предположить, будто сама идея гаммы лишает нас всякой возможности оценить красоту музыки. Однако большинство романтиков придерживалось чего-то наподобие религии, и деконструкция крупных природных явлений – света, роста, самой жизни – виделась им проникновением на территорию, считавшуюся прерогативой Творца. Если все объяснить, останется ли простор для неоднозначности, без которой поэзия немыслима?

Однако лучшим оружием романтиков против Ньютона была даже не радуга. Ведь и сама она, по выражению Китса, – результат того, что мать-природа посредством рефракционных свойств капелек воды «свела» к ней солнечный свет. Гораздо более подходящей мишенью стал бы второй закон термодинамики Ньютона, который мрачно декларирует, что во всех замкнутых системах энтропия (грубо говоря, мера беспорядка) неумолимо возрастает. Создать вечный двигатель невозможно. Никакого внезапного восстановления запасов энергии на пустом месте ждать не приходится. Механизмы вселенной теряют силы, и с этим ничего не поделаешь.

В конце XVIII и на протяжении XIX века было открыто множество поразительных новых видов и физиологических процессов растений, и это, казалось бы, говорило об обратном: растительный мир неустанно обновлялся и расширялся, как и боевой дух тех, кто интересовался ботаникой. Эти оптимистичные представления разделяло большинство ученых, философов, художников. Однако они по-разному представляли себе, как растения «приспосабливаются» к мирозданию – как машины, как неотъемлемое качество, как проводники некоей небесной творческой энергии – и из-за этого вокруг растительного мира возникли жаркие дебаты, отголоски которых слышны по сей день.

Самый известный случай, когда Ньютон близко соприкоснулся с миром растений, – это история о том, как зрелище упавшего яблока вдохновило его на гипотезу о всемирном тяготении как о фундаментальной вселенской силе, соответствующей второму закону термодинамики. Согласно обоим законам, предметы не могут спонтанно взлетать с поверхности Земли. Эта идея посетила Ньютона, когда он жил на семейной усадьбе Вулсторп в Линкольншире и занимался естественными науками в их, так сказать, кустарном приложении, как и его преемники-естествоиспытатели в течение двух последующих столетий. Его кабинет сохранился примерно в том же самом виде, что и в шестидесятые годы XVII века – от одного окна оставлена лишь узкая щелочка, чтобы пропускать солнечные лучи сквозь призмы, и свежезастеленная постель, от которой возникает ощущение, что ее хозяин где-то неподалеку. Снаружи сохранились некоторые фермерские постройки – и растет дерево, с которого упало историческое яблоко. Первоначального ствола яблоня давно лишилась, но это тот же организм, отросший заново из древнего пенька – мятежный вызов энтропии. Плоды у нее крупные, тяжелые, и такое яблоко, несомненно, произвело бы на Ньютона сильное впечатление, упади оно ему на голову, как гласит легенда.

О том, что было на самом деле, мы знаем со слов антиквара Уильяма Стьюкли, который в 1726 году, незадолго до смерти Ньютона, обедал с ним и выслушал его воспоминания о том осеннем дне в Вулсторпе.

Ботаника XVIII века точно так же волновал вопрос о том, почему яблоня растет перпендикулярно почве, только вверх, – как биологический рост сопротивляется всемирному тяготению. Что за жизненная сила позволяет живой материи вступать, на сторонний взгляд, в противоречие с представлениями второго закона термодинамики о нисходящей спирали энергии? Поведение яблока Ньютона – теперь мы знаем, что оно было редкого сорта под названием «Кентская красавица», – нанесло второму закону удар исподтишка, поскольку противоречило тяготению линнеевских незыблемых принципов и идее «постоянства видов». К XVIII веку существовали десятки тысяч сортов яблок, однако все разновидности Старого Света, по крайней мере те, которые известны нам сегодня, произошли от одного-единственного среднеазиатского вида, откуда яблоня и начала свое победоносное шествие по всему континенту. Возникновение новых биологических форм, которое в наши дни называется биологическим разнообразием, и склонность всех живых систем постоянно усложняться, явно противоречит вселенскому мраку второго закона. Биолог, эссеист и ученый-энциклопедист Льюис Томас предложил достаточно простое уравнение энергии, воплощенной в биологическом вмешательстве в неживой мир. «Информация о биосфере, – писал он, – поступает в виде элементарных частиц в потоке солнечных фотонов… и реорганизуется вопреки случайности». Жизнь побеждает энтропию – по крайней мере до тех пор, пока горят звезды.

* * *

Предположение о том, что садовая яблоня произошла от одного вида дикой яблони, который рос в Тянь-Шане на северо-западе Китая, выдвинул еще в двадцатые годы прошлого века выдающийся русский географ и ботаник Николай Вавилов. Довольно долго в ботанических и сельскохозяйственных кругах бытовало мнение, что садовая яблоня так или иначе произошла от европейской дикой яблони Malus sylvestris, – то ли напрямую, то ли этот вид внес свой вклад в ее наследственность. Глубокие исследования ДНК садовых сортов опровергли это предположение. Все садовые сорта восходят к одному и тому же виду Malus pumila. Все контролируемые попытки скрестить дикую яблоню с другими видами и подвидами Malus оказались бесплодными в буквальном смысле.

В самом начале XXI века известный оксфордский ботаник Барри Джунипер по результатам своих лабораторных и полевых исследований в Тянь-Шане составил первую полную достоверную историю эволюции садовой яблони[87]. История эта сложная – в ней есть и бурные географические перипетии, и генетическая экспансия, и неожиданные любители яблок среди млекопитающих, и доисторические садоводческие эксперименты.