— Но-но! — Он грозит мне толстым пальцем. — Ты, Дмитрий, говори, да не заговаривайся. Этого еще не хватало! Ишь чего удумал: родственников моих привезут!

— А чего ты так встрепенулся? Получается, если кого постороннего доставят, то можно надираться? А если своего, то нет?

— Что-то ты какой-то скучный, а еще хирург, — пытается сменить тему незваный гость. — А Зинка, заведующая хирургией, тебе как?

— В каком смысле «как»?

— Да в прямом: как заведующая, как хирург, как человек! Твое мнение?

— Слушай, Родя, я не пойму — чего тебе надо? Пришел, понимаешь, ко мне в гости, а я, между прочим, тебя всего второй раз в жизни вижу, и уже такие разговоры разговариваешь? Ты мне кто? Сват? Брат? — Физиономия Родиона все больше и больше мне не нравится.

— Да ладно, уже и пошутить нельзя, — улыбается рентгенолог, обнажив ровные, но прокуренные до несмываемой желтизны зубы. — Не принимай близко к сердцу. Я так спросил, по-дружески!

— Что-то я не припомню тебя среди моих друзей!

— Так давай по маленькой, — Родион кивает в сторону бутылки, — да и подружимся?

— Слышь, ты, рентгенолог, валил бы отсюда по-хорошему! — Этот тип мне окончательно надоел.

— Что за тон для визитера? — неловко улыбается Бобров.

— А я тебя в гости не звал! Выход там, а мне отдыхать надо!

— Хоть покурить-то у тебя можно?

— Если станешь платить за вызов пожарной машины, — я показываю на пожарную сигнализацию на потолке, — то начинай! Кури!

— А ты сам где куришь?

— Нигде. Я вообще не курю!

— Да? — Он с искренним удивлением оглядывает меня с ног до головы. — А ты, Дима, и вправду странный и непростой хлопец!

Бобров медленно встает и, ловко подхватив бутылку, прячет ее во внутренний карман пиджака. Я невольно подивился глубине его карманов: бутылка пропадает, как и не было.

— Не куришь, не пьешь! Как же ты хирургом работаешь? Что-то тут не так!

— Родя, вот протрезвеешь, тогда и поговорим, а сейчас иди.

— Я-то пойду, но вот ты, — он тычет в мою сторону волосатым толстым пальцем, — очень непростой товарищ! Ой, непростой!

— Все! Спокойной ночи!

— Может, все же по пять капель? — У самых дверей Бобров оборачивается и снова достает коньяк. — За знакомство?

— Родион Афанасьевич, — как можно громче говорю я. — Я пить не буду! И пожалуйста, не приходите ко мне больше пьяным.

— А что такое?

— Вот, Родя, придешь трезвым, я тебе все обстоятельно растолкую, а теперь иди домой спать!

— А что это ты тут раскомандовался, а?

— А то, что это я у себя в комнате, а не ты!

Родион открывает рот, чтобы возразить, но тут у меня в кармане звонит телефон, и меня приглашают в приемный покой.

— Все, выходим. Меня ждут в приемнике!

— Я посмотрю, кто там тебя ждет! — недовольно бубнит алкоголик и вываливается из комнаты. Я закрываю дверь на ключ и быстро шагаю к лифту. Бобров прислоняется к стене и, мотаясь из стороны в сторону, снова лезет во внутренний карман за бутылкой.

В приемном покое меня ждут две крайне взволнованные женщины. Одна лет пятидесяти, другая раза в два моложе, обе приятные на вид. Они склонились над лежащей на кушетке милой девочкой лет семи и что-то шепчут ей на ушко.

— Ой, доктор, хорошо, что вы так быстро пришли! — чуть заикаясь, тараторит молодая.

— У Ксюшеньки животик очень сильно болит! — перебивает ее старшая. — Мы думали, Родион вот-вот появится и подскажет, что делать, а он, собака, как с утра ушел, так и шляется где-то.

— Это жена, дочка и внучка нашего рентгенолога Боброва, — тихо сообщает мне медсестра Марина. — У его внучки живот с самого утра болит, они Родиона Афанасьевича все ждали, да не дождались. Сами «скорую» вызвали. Мы уж и анализы сделали!

— Молодцы! — одобряю я Марину и начинаю осматривать ребенка.

— Ну, что скажете, доктор? — Обе женщины с тревогой глядят на меня.

— А что тут говорить? У ребенка острый аппендицит, необходима срочная операция!

— А вы уверены? — со слезами на глазах спрашивает бабушка. — Может, что-то другое?

— Уверен! — твердо говорю я. — Острый аппендицит!

— Ой! И что же делать?

— Оперировать. По-другому нельзя!

— Доктор, а может, понаблюдать вначале? — Мама девочки испуганно смотрит на дочь.

— Нет! У нее уже клиника начинающегося перитонита. Только немедленная операция поможет избежать осложнений. Если вы согласны, то срочно подаем в операционную!

— Да-да! — кивает бабушка, глядя на свою дочь. — Правда, Валя?

— Да, мама, — размазывая по щекам слезы, соглашается Валя.

— Что за шум, а драки нет? — раздается невдалеке знакомый бас рентгенолога Роди. — Где тут наш хирург из Питера? Куда он запропастился?

Обе женщины как-то странно переглядываются, и бабушка смотрит в коридор, откуда доносится веселый голос ее мужа.

— Ой, Люба, а ты чего тут? — В дверном проеме показывается доктора Бобров. Увидев жену, он весь как-то сжимается и безвольно опускает плечи.

— Мы-то здесь по делу! — гневно отвечает она. — А вот ты, сволочь такая, где весь день лазаешь?

— Так я это, — глазки у него бегают, — на работу вызывали! Я же тебе утром говорил!

— Ничего ты мне не говорил! А почему на телефон не отвечаешь? Почему вечно недоступен? — Женщина грозно смотрит на мужа снизу вверх.

— Батарейка, наверное, села. — Он съеживается еще больше. — А что произошло?

— Что произошло? — Она сжимает маленькие кулачки. — Все никак не угомонишься? Все мало тебе! Все жрешь и жрешь ее, проклятую! И когда только она тебе поперек горла встанет? Ирод!

— Да что такого-то? — отступает на шаг назад вмиг протрезвевший Родион. — Ой, Валюха, и ты тут? — мямлит он, заметив заплаканную дочь. — Что у вас происходит? Может мне кто-нибудь хоть что-то прояснить?

— Папа, у Ксюши животик болит сильно. Доктор, — она показывает на меня, — говорит, что у нее острый аппендицит и начинается перитонит. Надо срочно оперировать.

— Как перитонит? У Ксюшеньки? — белеет рентгенолог. — Какой доктор говорит? Ты, Дима, ее смотрел?

— Послушай, Родион Афанасьевич, у ребенка острый аппендицит. Появились перитонеальные знаки. Надо…. — Он не дает мне договорить, а с ходу метит мне в голову правым кулаком. Я ухожу в сторону, и удар достается дверному косяку, возле которого я стою.

— А-а-а! Су-у-ука! — вопит доктор Бобров, выкатив по-рачьи глаза и перехватив ушибленную руку здоровой. — А, тварь! — Он сгибается от дикой боли пополам. — Накаркал!