— А мы ему сами все расскажем! — вмешалась в разговор Тамара. — Прямо с утра к барону! А сейчас мне нужно одеться, полковник. Прошу удалиться!

Сипайлов засуетился, рассыпался в извинениях и ушел. Из-за ширмы выбрался Извицкий.

— Вы спасли мне жизнь! Зачем? — спросил он, пристально глядя Денису в глаза.

— Сам не знаю зачем! Может потому, что не хочу видеть еще одну отрезанную голову на частоколе у тюрьмы, — Денис задумался. — А может потому, что мой дедушка тоже служил в иностранном отделе Чека. У нас семейная реликвия — его орден Боевого Красного Знамени, а вот фотографии не сохранились. Ни одной. Когда в тридцать седьмом за дедом пришли, то бабушка с испугу сразу сожгла в печке все письма и семейный альбом. На всякий случай. А фамилия его, кажется, была Литовченко. Может встречались там, у себя в отделе?

— Нет, не встречались… — почему-то с улыбкой произнес ротмистр. — Дело в том, Денис дорогой, что Литовченко…это я!

— Дедушка? — изумился Денис.

Тамара с улыбкой зааплодировала:

— Браво! Бис! Дедушка-чекист и внучек, какая встреча!

От прилива чувств Денис зачем-то схватил чекиста за руку и энергично затряс ее. Потом со внезапно появившимся интересом принялся чудом объявившегося родственника в упор разглядывать, будто видел впервые. Вот он какой, дед, исчезнувший без следа в ежовских застенках далекого тридцать седьмого. В двадцать первом — ни дать, ни взять вылитый его величества лейб-улан: форма, портупея, всегда начищенные до зеркального блеска со шпорами сапоги — смотрелись молодецки. Холеное, аристократическое лицо, читающий между строк взгляд, волосы самой светлой русой масти — все сохранилось и передалось потомкам. Только сейчас стало заметно, как дедушка и внук похожи. Правда Денис уже начал отпускать потихоньку в Урге усы и бороду а-ля Николай Второй, дед же всегда тщательно выбритый. Его неизменная сигара — правильно подобранная деталь, убедительно дополнявшая сочиненную в Москве легенду о непременном члене Английского клуба, где дед-чекист отродясь не бывал.

Родственники принялись живо расспрашивать друг друга, перебивая и не выслушивая ответы. Деда Литовченко интересовала судьба жены-бабушки, что стало после его ареста с детьми, с отцом Дениса, родившемся в 1935. Рассказал, как узнав в путешествиях по времени о сталинских репрессиях попытался избежать своей участи, уготованной старым чекистам. Из органов уволился по болезни и, забрав семью, уехал учительствовать в глубинку, в какой-то Ново-Урюпинск. Потом перепробовал еще несколько вариантов обмануть время и свою судьбу, пытался даже заделаться полярником. Ничего не вышло, когда наступал роковой день для ареста, неумолимая дуга времени выпрямлялась и забрасывала его обратно в страшный тридцать седьмой, в наполненную энкаведистами московскую квартиру. Слушая все это, Денис вновь вспомнил полузабытую статью в каком-то научном журнале. Автор очень убедительно, с точки зрения теорий Эйнштейна рассуждал о попаданцах — путешественниках по времени, о том, что течение времени едино в своем потоке и изменить его человеку не по силам, отвести по новому руслу не получится, не сибирские реки, вспять не повернешь! Если сделал, учудил что-то не то, вопреки логике известных исторических событий — тебя, как беспокойный чужеродный элемент, посягающий на основы, не тобой установленные, тебя просто выкинет прочь, исчезнешь, вернешься в ту эпоху, откуда появился. И что интересно, не обязательно в тот самый день и год, древняя волшебная механика не совершенна, возможны погрешности…

— Господа, свои разговоры договорите в соседней комнате! — встрепенулась Тамара. — Вы все болтаете, а я до сих пор не одета! Что за воспитание?

Денис и Литовченко вышли.

— Так как насчет печати? — напомнил в соседней комнате Литовченко. — Без печати мое задание не считается выполненным, подведу людей в Кремле. Там ждут…

— Она мне не нужна, это так, сувенир на память, красивый артефакт из диких веков, — с готовностью согласился внук. — Объяснили бы мне сразу, еще тогда, в винном подвале генеральского дома, то и стрелять не пришлось бы, несчастный штабс-капитан остался бы жив, вас бы не порезали, дедушка…

— Так некогда было тогда разбираться! — начал оправдываться чекист. — Ты всюду совал свой нос и спутал мне все карты. Американец чертов! Давай, неси печать, а то мне уже пора уходить! Светает, а дорога предстоит дальняя.

Денис отправился в комнату, где оставили Тамару. Она уже оделась, заканчивала у зеркала макияж.

— Я все слышала! — сходу объявила она Денису. — Печать уже у меня, нашла ее под матрасом, и вы ее не получите, разве что отнимете силой, милые родственнички! Это вещь барона и я с тобой, или без тебя, сейчас ее барону отнесу! А дедушке, товарищу Литовченко, большой революционный привет, пускай убирается и побыстрей в свою Москву!

Дальше началось то, что в полицейских протоколах обычно описывается, как семейная ссора на бытовой почве. Все обильно увлажнилось женскими слезами, несправедливыми упреками, Денису напомнили то, чего никогда не было. Мужчине не устоять. Разговор с Литовченко заканчивать пришлось уже на улице.

— Деда, — не без удовольствия окрестил бывшего ротмистра новым титулом внук, — сам видишь, что взять печать нет никакой возможности! Женщина… Может мы лучше перед Унгерном замолвим за тебя словечко, Тамара попросит? В обмен на печать Чингисхана!

— Ладно, мальчуганы вы мои, нельзя, так нельзя, — обреченно махнул рукой чекист. — Я тут подумал, может оно и к лучшему, может как раз барону и суждено, а нам нет. Такие страшные события впереди. Кто бы мог предположить, помыслить? Какой-то Сталин, полуграмотный абрек грузинский, я его видел пару раз, весь большевизм поставит дрыгом с ног на голову! Вот такому чингисханова печать в самый раз!.. Ладно, внук, давай прощаться. Ухожу, пора!

Где-то в небесной канцелярии, за краешком приподнятого, как чаша, неба эту ночь пометили в своих книгах, как Ночь расставаний. Увез в степь купчиху Обольникову безутешный Чижиков; ушел, скрывшись под синим плащом с капюшоном прокаженного, чекист Литовченко. Расстаться пришлось и со многими иллюзиями, заблуждениями, пустыми надеждами. Над Ургой поднималось утро, день обещал новые, невероятные приключения.

Денис Лагода и Унгерн, Урга, весна 1921

В штабе Азиатской дивизии во всю шли приготовления к объявленному Унгерном новому походу, теперь в советскую Россию. Беглецы из Совдепии уверяли, что власть большевиков висит на ниточке, надоел всем до чертиков их военный коммунизм с его продразверсткой, чекистским террором, обысками и реквизициями. Ниточку ножничками маникюрными перерезать и кончилась власть Красного Дракона. Нужен только с такими ножничками человек, а у барона не ножнички — тысячи сабель, дивизия готовых на все людей.

Чемоданное настроение перед дальней дорогой. Сердитыми шмелями непрерывно жужжали полевые телефоны, выстукивал бесконечные ленты телеграмм аппарат «Морзе», с бумажками приказов в руках носились по коридорам курьеры и адъютанты. На стенах красовалось несколько плакатов. «С наглядной агитацией у барона слабовато, нужен хороший политтехнолог, а то сплошной примитив, не цепляет…» — подумал Денис, разглядывая попавшие в Ургу остатки колчаковской пропаганды. Изображались в основном китайцы из интернациональных отрядов Красной Армии — украшенные где надо и не надо красными звездами, противные, клыкастые узкоглазые, издевающиеся над женщинами.