Перебежчикам, из корысти многократно менявшим знамёна, многократно совравшим в своих показаниях, направленных литовскому гетману как раз в те роковые, напряжённые месяцы, когда многие шляхтичи хотели бы видеть Иоанна своим королём, невозможно поверить, если уж только очень хочется верить. Шестнадцатый век темнеет в дали веков не одним смрадом костров инквизиции и жесточайшей религиозной резнёй, ознаменованной десятками тысяч безвинных жертв, но и чередой громких, зачастую братоубийственных отравлений. По своему леденящему душу цинизму Медичи и Борджиа могут считаться непревзойдёнными мастерами этого ремесла, а Екатерина Медичи, сначала жена, потом вдова французского короля, этим беспощадным искусством подмешивать яд приводит в трепет весь двор. Страх быть отравленным известен и московским правителям. Московскими правителями принимаются свои меры, впрочем, широко распространённые как на свободомыслящем Западе, так и на коварном Востоке. Иоанна нелегко отравить. Каждый кубок с вином, каждый кусок его кушанья предварительно пробует его первый вельможа, в те дни это Вяземский или Басманов. Этот нехитрый приём до того у всех на виду, что его не может не принимать во внимание даже самый примитивный убийца, тем более повар, знающий весь порядок царской трапезы и утром, и вечером. Против этой предосторожности может подействовать только снадобье постепенного действия, без цвета, без вкуса, без запаха, однако для изготовления подобного смертоносного зелья надобен слишком искусный знаток, лучше всего торговец с Востока, из персов или арабов, а исполнитель должен чрезвычайно близко стоять к особе царя и великого князя, чтобы улучить редчайший момент, когда можно его обмануть. Стало быть, если в некрепких умах витязей удельных времён могла созреть подлая мысль арестовать законного государя во время похода и предательски выдать врагу, лишь бы посадить на московский престол слабодушного и потому угодного им претендента, то после этого в тех же некрепких умах вполне могла зародиться и более подлая мысль устранить умного, непреклонного, несговорчивого царя и великого князя при помощи яда, необязательно в уме самого претендента, человека, всем известно, небойкого. Скорее всего в умах его закулисных друзей, возможно, затаившихся где-нибудь в Кракове или Вильне, а Нижний Новгород избирается ими лишь как рынок восточных товаров и место службы Владимира Старицкого.

Когда повар, его брат, огородник, сытник и рыбари сознаются хотя бы в намерении лишить его жизни и указывают на Владимира Старицкого как на заказчика преступления, Иоанн, только что похоронивший царицу Марию, вторую жену, не расположен сомневаться в правдивости их показаний и дожидаться новых, более веских улик, поскольку смертельный удар может быть нанесён не только ей, но и ему, в любой момент и с любой стороны. Его гнев становится страшен. Пусть он не испытывал особенного чувства к этой довольно холодной, чуждой всему русскому, неприветливой женщине, он почитает её как царицу, на которую от него падает чистый свет божественного помазания, и в этом свете любой злокозненный умысел против неё выглядит в его понимании святотатством, которого он никому не способен простить. Пусть он убеждён, что смерть от руки убийцы очистит его и его душа непременно последует в рай, к тому же он не может оставить на верную гибель своих несовершеннолетних детей, как не может оставить убийцам свой царский и великокняжеский стол. Его гнев подогревается мрачной мыслью о том, какой непоправимой опасности подвергается Московское царство, пока неверный, умысливший измену и преступление воевода продолжает стоять со своим удельным полком в Нижнем Новгороде в то самое время, когда турки готовятся осадить слабо защищённую Астрахань и следом за её неизбежным падением двинуться на Казань, в которой так неохотно служат его подручные князья и бояре, когда, если падёт и Казань или предательски будет сдана, как Изборск, Нижний Новгород останется последним оплотом Москвы на юго-востоке. Ещё значительней, непоправимей могут быть потери в том случае, если князю Владимиру удастся бежать в то самое время, когда Псков и Великий Новгород намереваются войти в состав Литовского великого княжества, а вместе с ним в отныне могущественную Речь Посполитую, ведь в Великом Новгороде у князя Владимира давние и прочные связи, доставшиеся ему от отца, мятежного князя Андрея. Так вот, объяви он себя князем Новгородским и Псковским, как Андрей Курбский объявил себя князем Ярославским, у новгородцев и псковичей настолько прибавится мужества, что удержать их в пределах Московского царства удастся лишь большой кровью, если, конечно, удастся, а неудача не может не обернуться полнейшим разгромом Москвы, поскольку, как он видит давно, из Пскова и Великого Новгорода, заполучи их Литва, открывается не прикрытая крепостями дорога на север и на восток, на Москву.

Иоанн в нетерпении ждёт, когда князь Владимир, повинуясь его повелению, прибудет в Александрову слободу, если, разумеется, он повинуется. Ведь наберись князь Владимир хоть немного мужества или хоть до смерти испугайся расплаты, о которой должен он догадаться, если его спешно снимают с рубежа в самый опасный момент возможного нападения, он с полком может пробиться степными шляхами в Польшу, как в своё время ушёл от татар князь Василий, сын великого князя Дмитрия, тогда совсем ещё зелёный мальчишка.

В том-то и дело, что князь Владимир готов бежать и не в силах бежать. Выросший в заточении, куда был брошен мятежным боярством, в раннем детстве сломленный семейным несчастьем и крутым нравом деспотической матери, двоюродный брат Иоанна неспособен действовать открыто и мужественно, как воин. Он повинуется, он привык повиноваться страже и матери. Вместе с женой и детьми, сопровождаемый собственными вооружёнными слугами, он покорно возвращается из Нижнего Новгорода, может быть, уже предчувствуя смерть и всё-таки надеясь на новую милость, ведь старший брат так часто прощал его за измену.

Князя Владимира и его полк останавливают в Богане, почтовой станции на подступах к Александровой слободе. Не успевает он расположиться лагерем и устроить семейство в отведённой ему крестьянской избе, как Богану окружают цепью опричники в своих суровых чёрных одеждах. Вскоре на Богане появляется сам Иоанн и тоже занимает один из крестьянских домов. Он тотчас отправляет к князю Владимиру Василия Грязного и Малюту Скуратова-Бельского, только этим двоим он позволяет участвовать в тяжком суде над двоюродным братом. Именем царя и великого князя Грязной и Скуратов-Бельский предъявляют удельному князю обвинение в том, что он покушался на жизнь законного государя и на его стол, подкупив повара большими деньгами, снабдив повара ядом и приказав ему истребить царя и великого князя, что царь и великий князь может доказать крамольному брату, и по этой причине больше не считает его своим братом. Оба вершителя судеб не ограничиваются одними словами. Для очной ставки с удельным князем вводят печального повара к остальных уличённых в сговоре с ним.

Видимо, князь Владимир, второе лицо в государстве по счёту удельных времён, отказывается отчитываться в своих проступках перед какими-то подручниками царя и великого князя, Грязным и Скуратовым-Бельским, и требует личной встречи со своим обвинителем. Ему предоставляют такую возможность. В помещение Иоанна вводят самого князя Владимира, его вторую жену, которая приходится сестрой князю Курбскому, что в глазах Иоанна само по себе служит неоспоримой уликой, её дочь и его детей от первого брака. Иоанн никому не позволяет вмешиваться в свои отношения с двоюродным братом. На предыдущем суде он отказался знакомить с уликами думных бояр, судивших Владимира, не желая позорить его, и ограничился своим честным словом, что неопровержимые улики действительно существуют. На этот раз они остаются одни, без свидетелей, и никому, кроме самого Иоанна, не дано знать, что именно произошло между ними. Известен только немилосердный финал: князь Владимир Старицкий, его жена и их девятилетняя дочь Евдокия погибли, возможно, приняли яд.