Лишь с конца октября начинают приходить обнадёживающие, отчасти комического свойства известия. В самом деле, около середины августа самодовольные турки, привыкшие к лёгким победам над болгарами, волохами, венграми и австрийскими немцами, не шутя принимаются обыкновенной лопатой рыть судоходный канал между Доном и Волгой, чтобы тихой водой сплавить Тяжёлые осадные пушки, предназначенные для овладения Астраханью, копают этим первобытным снарядом в поте лица, в особенности впрягая в земляные работы крымских татар, панических неприятелей всех видов созидательного труда. Недельки через две, через три понемногу начинают смекать, что в конце концов все они здесь перемрут, но не пророют никакого канала, а среди самих турков распространяются мятежные толки, что тут лопатить да лопатить. Не меньше ста лет, тогда как великий султан, Солнце Вселенной, повелел им вовсе не твёрдую землю лопатить в голой степи, а брать и грабить богатые города, вроде Будапешта и Вены, с чем охотно соглашаются и татары, тоже за четыре столетия пребывания на крымской земле усвоившие науку грабить не только богатые, но и средние, и малые города. Среди оккупантов поднимается ропот — сквернейшее положение, поражающее войско не хуже чумы. Только угрозами смерти находчивому Касиму удаётся кое-как заткнуть наиболее беспокойные рты, однако старый паша на опыте знает, что беспокойные рты умолкли на самое короткое время, и ему приходится бросить проклятый канал на второй или на третьей версте. Он возвращает осадные пушки в Азов, после чего всего-навсего с двенадцатью малыми пушками турки, сопровождаемые татарами, всё-таки приближаются к недавно возведённым укреплениям Астрахани. Сдаться на милость захватчиков слабый, однако бесстрашный гарнизон Астрахани отказывается окончательно и бесповоротно, брать приступом крепость, подобно Свияжску возведённую мастером Выродковым, без прикрытия артиллерийским огнём трусоватый Касим не решается, отказаться от приступа ему тоже нельзя, поскольку султан Селим хоть и не чета его отцу Сулейману Великому, а на кол всенепременно посадит. Изворотливый ум Касима измышляет ещё одно грандиозное предприятие: неподалёку от Астрахани возвести свою, турецкую крепость, в ней зимовать, что довольно рискованно, если учесть, что у турок продовольствия на сорок дней, а в голой степи хоть шаром покати, разве что предательски ограбить полусоюзных ногаев, а по весне, помолившись Аллаху, Астрахань всё-таки взять. Его воины кое-как раздобывают дерево и крепость возводят, правда, куда как поплоше, чем крепкое сооружение мастера Выродкова, а всё-таки за стенами приятней сиднем сидеть, однако простые воины вскоре начинают соображать, что в этом безотрадном сидении их неминуемо прикончит голодная смерть. Татары, скучающие по тёплым зимовьям за Перекопью, подзуживают со своей стороны, что, мол, в здешних позабытых Аллахом краях зимы лютые, месяцев девять могут стоять, тогда как летние ночи всего три часа, так что набожным туркам придётся либо вовсе глаз не смыкать, либо пренебречь обязательными молитвами, за что, как известно, непреклонный Аллах по головке не гладит. В довершение явных и воображаемых бед туркам попадается в плен Никольский келарь Арсений. Келаря сажают, как у правоверных гуманистов положено, на цепь, однако слушают его со вниманием, развесив уши до плеч. Келарь оказывается человеком смекалистым, истинно русским, развлекает скучающих турок былинами о князе Петре Серебряном-Оболенском, который, вишь, со страшной силой по Волге плывёт, о князе Иване Бельском, первейшем из воевод, который, тоже со страшной силой, идёт по степям. Извещает, что царь и великий князь Иоанн нынче во всём подлунном мире в ужасной чести, что персидский-то шах к нему самолично послов засылал, предлагает составить крепчайший союз, разумеется, против султана, а царь и великий князь Иоанн пересылался с ним своим послом Алёшкой Хозниковым, с которым дал шаху сто пушек и пять сотен пищалей, сами смекайте, по ком персюки из тех пищалей и пушек собралися палить, а ещё новый сибирский царь татарин Кучум заслал своего человека в Москву проситься всем ханством Сибирским в московское подданство, так царь и великий князь Иоанн татарского царя Кучума и всё Сибирское царство под свою могучую руку и обережение взял с тем, вишь ты, условием лёгким, чтобы татары сибирские давали Москве кажный год одну тысячу соболей, всё-то про всё, а у нас соболей тысяча тьфу, причём вечерние сказки да присказки Никольского келаря звучат тем убедительней, что умный келарь не врёт: и персидский шах присылал, и сибирский Кучум под царскую руку доброй волей подался, о чём и Касиму его лазутчики давно могли донести.

Чашу терпения переполняет пренеприятная весть, что в возведённой крепости посреди голой степи остаются зимовать одни турки, тогда как коченеющие без добычи татары возвращаются в Крым. Паника охватывает турецкое войско. Касим мечется, успокаивает, грозит кольями и отсечением головы. Однако в преддверии морозов, голода и страшной силы, ведомой московскими воеводами, правда, что-то очень уж медленно, никакие посулы и клятвы не могут помочь. Солдаты наотрез отказываются в здешних краях зимовать в ожидании, когда их либо голод пожрёт, либо Бельский с Серебряным-Оболенским сметут к чёртовой матери с лика земли, несмотря даже на то, что солдату ислама заранее обеспечено вечное блаженство в раю. Верно, и у самого Касима поджилки дрожат. Двадцать шестого сентября он велит зажечь только что возведённую крепость и даёт войску полную волю драпать во всю прыть до Азова и Кафы. Турки драпают день и ночь. В двух переходах от Астрахани их пытается и не в силах остановить личный гонец султана Селима, который повелевает Касиму зимовать возле Астрахани и ждать подкреплений, а также извещает его, что в помощь ему крымский хан и Селимов зять ударят по московским южным украйнам и что Литва, согласовав время с татарами, готова начать наступление с запада. Никакая сила уже неспособна остановить перепуганное Касимово воинство. Голодные и усталые турки неудержимо плетутся на запад. Обессиленных завоевателей вселенной по дороге подбирают охочие до полона черкесы, чтобы несколько подкормить и продать по весне на шумных невольничьих рынках. Остатки бесславного воинства месяц спустя кое-как достигают Азова. В Азове на него обрушивается новое бедствие: взрываются пороховые погреба, по слухам, подожжённые московитами, и мощный взрыв уничтожает большую часть опасного города вместе с портом и военными кораблями на рейде. Касим, морально вконец уничтоженный, только тем испытанным средством избегает заострённого сверху кола, что направо и налево раздаёт взятки продажным стамбульским пашам, и любящие даянье паши кое-как умиротворяют Селимов праведный гнев. Один Девлет-Гирей торжествует победу. Он присылает в Москву объявить, что именно он своей ловкой политикой погубил непрошеное султаново воинство, не пожелал ни приступить к Астрахани, ни возиться там с крепостью, лишь бы не дать туркам старинных татарских улусов, верно, забыв, что на этих землях сами татары издавна в роли незваных гостей. В благодарность за подвиг предательства братьев по вере в Аллаха он требует у православного царя и великого князя эти улусы себе, а в придачу к улусам несколько тысяч московских рублёв, так называемые поминки Саип-Гирея, собольих шуб, кречетов, кубков, коней, аппетит у татарина разгулялся, тотчас видать.

Иоанн не успевает облегчённо вздохнуть — до того изумлён. Больше того, безмерная наглость и всегда-то наглого крымского хана его возмущает, тогда как он лишён возможности ответить вымогателю по заслугам. Если верить известиям, которые доставляют лазутчики, по весне следует готовиться к встрече султанова зятя, который куда как серьёзней слабеющей, нищающей без постоянной добычи татарской орды. Также выходит, что вновь выросшая соседка, Речь Посполитая, вошла в сношения не с одними татарами, но и с турками, самыми опасными, самыми давними врагами всего христианского мира, и готова с запада поддержать мусульманский налёт. Нечего делать, приходится кланяться проклятому хану, вежливо урезонивать выжигу по поводу Казани и Астрахани, сочинять дипломатические увёртки насчёт поминок и даней, не потому, что казна его опустела и он не в состоянии швырнуть несколько тысяч рублёв в его ненасытную пасть, а главнейшее потому, что перед татарином унижаться не хочется после стольких побед, и он измышляет-таки изворот: