А что было, в-третьих, нам узнать так и не пришлось — отошли слишком далеко, и голос патриота-историка растворился в кустах. Лишь его жестикуляция позволяла предположить, что третья дата была наиважнейшей.

Чацкий вдруг приуныл, заторопился прощаться и, свернув на боковую аллею, стал быстро удаляться, что-то бормоча под нос. Я расслышал только одно слово — «в Москву!..».

… … …

Раскаяние — первый шаг на пути исправления.

Раньше я не любил такси. Часто пользовался — подвозил на «таксомоторе» знакомых барышень. А ведь барышню подвести — дело хорошее, приятное и сулящее продолжение отношений. Казалось бы, общение с подружками должно скорректировать отношение к данному виду транспорта, но не случилось. Раздражали таксисты — рвачи, жлобы, накручивающие на счетчик деньги-километры, жилящие дать сдачу даже студенту… Но жизнь показала, что был не прав, в чем искренне раскаиваюсь.

«… одним словом, полный тебе ажиотаж!»

Опять — дед Щукарь.

После «семнадцати мгновений» Штирлиц и Мюллер стали самыми популярными людьми в СССР. Шли годы, но слава двух эсэсовцев не убывала. Артисты не терялись и шли навстречу зрителям: выступали по линии «Союзконцерта» и филармонии с «сольными» концертами, когторые очень хорошо оплачивалось. Филармоническая сеть была обширной, гонорары — стабильны, вне зависимости от месторасположения концертной площадки. Выступление в концертном зале в центре города и в «красном уголке» на свиноферме оплачивалось одинаково. Кроме того, возможности приписок были большими — люди, занимающиеся организацией концертов, помогали артистам заработать. Причем, иногда вполне бескорыстно — из любви к искусству, а Штирлиц и Мюллер были всеобщими любимцами. Их концертные выступления охватили всю страну и вот, наконец, представители двух непримиримых структур Третьего Рейха появились в нашей филармонии. Не теряя времени, они стразу отправились выступать по филармоническим точкам. То, что они творили на сцене, вряд ли можно назвать концертами, скорее, это были «встречи со зрителями», влюбленными в наш замечательный кинематограф. Встречи завершались раздачей автографов — «гестаповцы» охотно подписывались соответствующим званию образом.

Пробегая мимо филармонии, зашел в бухгалтерию за очередной зарплатой. В помещении царил ажиотаж. Казалось, все сошли с ума — все жаждали автографа, искали встречи со знаменитостями, но Штирлиц и Мюллер с утра сидели у директора, и «пили кофе», беседуя. Сотрудникам филармонии было категорически запрещено даже подниматься на директорский этаж. «На правах» неосведомленного, заскочил в приемную. Секретарша мне обрадовалась, но тут же начала жаловаться:

— У меня все ручки пропали. Заходят, просят — «для автографа», — обещают вернуть, а потом, забывают. Вас ничем обрадовать не могу, в ближайшее время попасть к директору нереально. «Подождите, — сказала девушка, переходя на шепот, — они скоро уедут».

Покинув красавицу, пошел искать друга-Ивана, чтобы подождать у него. Он барственно сидел в кабинете и разрабатывал репертуарный план работы лектория. В отличие от других сотрудников, Иван был абсолютно спокоен. Увидев меня обрадовался — ему было что рассказать, а рассказывать Ваня любил. Он тут же, с удовольствием, — «только тебе!» — в красках изобразил картину происходящего. В коротком изложении все выглядело примерно так:

Эсэсовцы появились в филармонии утром и сразу были доставлены к директору. Скотовод торжественно завел гостей в кабинет, рассыпался в комплиментах, угостил хорошим коньяком, а после дегустации дал с собой каждому артисту по бутылке и… попросил автограф! Действо закончилось совместным фотографированием. Снимал Иван. После съемки он сразу побежал в редакционный отдел, проявил пленку, сделал много-много фотографий, которые, прежде всего, вручил героям кадра, а потом стал дарить восторженным почитателям.

Причина ажиотажа стала ясна — фотографии расхватали, как горячие пирожки, наполнив Ванин стол «благодарностями». Ваня не без улыбки подарил фото и мне «как лучшему концертмейстеру филармонии» — с двумя подписями-автографами — Штирлица и Мюллера. На фото Штирлиц был в центре, директор располагался справа от советского разведчика, Мюллер — слева. Вся группа улыбалась, но улыбки были разными: виноватая (жалкая) у директора, грустная у Штирлица, ироничная у Мюллера.

Иван, работая со знаменитостями тесно, ухитрился «обавтографиться» по полной программе: взял для всей родни, всех знакомых, причем — с личным посвящением офицеров Рейха. Но люди шли и шли. С фотографиями проблемы не было, а вот с автографами — возникла. Все жаждали фото с автографом и с личным обращением. А не получив ожидаемую «каляку», «чтоб как у всех», отчаивались и обещали отомстить. Иван нашел радикальное решение проблемы: он долго тренировался, но все-таки смог подделывать изощренные подписи представителей немецких спецслужб, в чем мне признался по большому секрету, и тут же продемонстрировал результат — «чудеса тренировки». Подпись оберштурмбанфюрера СС была артистической. Глава берлинского гестапо подписывался по-стариковски — как бухгалтер.

Мне удалось воспользоваться всеобщей ажитацией и заняться своими делами. В филармонии не появлялся, обо мне все забыли, что вполне устраивало. Но, когда эсэсовцы уже собирались покинуть город, меня все же нашли…

… … …

Что наша жизнь? Игра!

М. Чайковский

Утренний, уже привычный звонок от Оли по ненавистному телефону застал на пороге — собрался идти с дочерью на прогулку. Взял трубку, подумал — «звонит поговорить с женой, как обычно», но ошибся и тоже — «как обычно».

— Ты сегодня занят на всю ночь. Приказ директора, и никакие отказы не принимаются. А с женой я договорюсь, — предвосхитила солистка мой вопрос.

В двух слова Оля обозначила проблему и план действий. Оказывается, звезды советского кинематографа страдают бессонницей накануне авиаперелетов. А лететь им нужно далеко — на Дальний Восток. Рейс один. Самолет летит в Приморье ранним утром.

— Всю ночь их нужно развлекать игрой в карты. Гостиница наша, сам знаешь, комфортом не страдает. Решили воспользоваться моим домом. Я их, конечно, встречу, угощу, но в карты, простите — играть не умею.

— А твой Сережа? Ведь он играет, меня звал неоднократно. Для преферанса троих игроков хватит вполне. А ты будешь участвовать в разговоре.

Мой Сережа будет задействован, но он молчун, смущается, а если выпьет, то говорит в невпопад. Его всю ночь слушать тягостно, да и в игре слишком азартен, может забыться и обыграть знаменитостей — испортит им настроение. Мы на «расширенном худсовете» обсуждали многие кандидатуры, но выбор директора пал на тебя. Оказывается,