Кадровому дипломату, привыкшему размерять каждый шажок и любую интонацию, поведение Романова показалось поведением слона в посудной лавке. С тем примечанием, что платить за битую посуду придется ему, послу, а полномочный представитель через два дня уедет.

Он холодно уставился куда-то в лобовое стекло, галантно намекая, что крайне не одобряет поведение прибывшего эмиссара. Романов покосился. Наверное, он бы повел себя также, если бы в институт прибыл начальник и начал тыкать носом. Нехорошо как-то. Может, намекнуть, что он более интеллигентен, чем кажется?

А, к черту!

Этим вечером, насколько он помнил по сообщениям, в Таллинне открывалась выставка новейшей английской живописи. Честно говоря, живопись он не понимал, а потому и особо не любил. Вот английская поэзия нравилась больше (как, впрочем, и русская). И потому еще раз встретиться с англосаксонским миром, пусть и в другой ипостаси, не отказался бы. Так и решил.

В бытность изучения прошлого, Романов пришел к выводу, что насколько плохим является правительство, настолько хорошим бывает оы4ы4111бщество. И ему даже показалось, что чем хуже, тем лучше. Разумеется, только без крайностей. Тоталитарные режимы и тоталитарные общества похожи в одинаковости плохих черт.

Вот Англия, например. Что тут скажешь, общество у них хорошее. Целая цивилизация сформировалась. И любоваться на ее достоинства можно постоянно. И правительство хорошее… на большом расстоянии.

Поэтому, обговорив расписание празднества, уловив свои задачи и свою роль, Романов сообщил, что намеревается посетить данную выставку. Она же сегодня, кажется, открывается?

Посол пристально посмотрел на него. То, что сиятельный гость идет не собственно к картинам, он понял сразу. Но дальше интуиция его подвела. Посол решил, что Романов идет строить дипломатические козни, встречаться с нужными людьми, или, по крайней мере, налаживать связи

Что ж, пусть думает, как хочет, лишь бы не открывал рот со своими догадками.

Посольский Форд был отдан в его распоряжение и к шести часам он прибыл на выставку, сознательно опоздав к открытию. Получилось так, что торжественные речи и славословие как в сторону Великобритании, так и Эстонии прошло без него. Россию все равно, если и вспомнили, то только обругали. Зато он шел и смотрел картины практически один.

Если сказать честно, то никого из авторов он не знал. Ему милей был англосаксонский мир в прошлом, чем настоящая галиматья неомодернистского толка, которая представляла большую часть картин. Но на одной картине Дмитрий Сергеевич увидел пейзаж Лондонской улицы, очень похожей на ту, где проживала Маша.

И застыл около нее.

Он стоял и смотрел, а мысли были далеко, в том несколькомесячном прошлом, где он имел счастье познакомиться с ней.

— Эскюзьми, плииз, — пропело около него и он очнулся. Рядом стоял служитель, что-то повторил вновь на ломаном английском. Романов с некоторым трудом понял, что у него просят визитку. На всякий случай он переспросил на не менее ломаном языке. Служитель, поняв, кто перед ним, заговорил на русском с большим акцентом. Сегодня выставка была закрытой и пускали только дипломатов и различных деятелей от политики и культуры. Надо было представиться, иначе попросят.

Он нехотя отдал ему карточку. Их было у него мало — типография МИДа сделала, но столько, что хоть вообще забудь о них.

Служащий посмотрел, откровенно удивился, увидев должность странного русского, и куда-то поторопился.

Пусть. Весь колорит сбил. Ах, Маша-Машенька! Он вспомнил, как она лукаво прикусила губу, подведя к дому, где была ее квартира. Разве ж он думал, что она уже тогда знала, чем закончится их вечер. А она знала, как сама позже призналась.

Он не торопясь пошел вдоль ряда картин, бегло вглядываясь в сюжеты. Ба! Да ведь это гостиница, где они жили почти всей делегацией! Дмитрий Сергеевич внимательно вгляделся. Да, вон даже несколько поцарапанная дверь. Хорош художник, все разглядел. Кажется, недооценил он модернистов. Хотя, нет, это не модернизм, картина написана в стиле настоящего реализма.

— Не правда ли, Конверсон рисует с фотографической точностью, — остановившийся рядом господин опять прервал его одиночество. Романов незаметно вздохнул. Здесь не посмотришь в тишине и спокойствии. Может, заказать копию? Или проще, заказать саму Машу? Что, кстати, надо это типу. Судя по акценту, не русский, шел бы своей дорогой.

— Лондон красив сам по себе, — отозвался он грустно, — зачем еще что-то придумывать? От этого он только потеряет. Знаете, я видел некоторое количество городов мира, и лично, и через видео. Лондон лучше всех. Ну, может только Москва кое-где переплюнет.

— Да? — Несколько удивился господин, — никогда бы не подумал, что можно так расписываться в любви к Лондону. Я как-то прикипел к Эдинбургу, городу моего детства. Впрочем, вам виднее. Кстати, разрешите представиться, Георг Джордж Стюарт, посол Ее Величества в Эстонской Республике.

Романов ковырнул его удивленным и грустным взглядом. Теперь романтическое одиночество окончательно осталось в прошлом. Визитка, отданная служащему, сыграла свое. Как же это он не подумал. Разумеется, галерея, посвященная английским художникам, должна открываться послом Великобритании. И тот в качестве хозяина должен встречать гостей. А наивный русский хотел спрятаться. К каждому гостю посол не подойдет, но не поздороваться с представителем самого президента России, означало нанести откровенную обиду и представителю, и стране. И показать себя невежливым, что для лощенного британского дипломата было не меньшим промахом.

Он вежливо поклонился англичанину, так хорошо знавшему русский язык, и пожал протянутую руку:

— Дмитрий Романов, академик, профессор, доктор наук, — он спохватился и продолжил, — а также по совместительству представитель президента России, посол России.

Стюарт был слишком опытным дипломатом, чтобы позволить своему лицу исказиться маской удивления. Он, разумеется, знал, что в Таллинне будет представитель президента России и фамилия его Романов. Но мало ли в России Романовых. Но доктор истории и академик… У него такой информации не было. И к тому же, кажется, он был противником нынешних российских властей.

— Я много слышал о вас, — мягко сказал он, — вы произвели настоящий фурор недавно в Лондоне как представитель оппозиции.

Романов понял суть замечания.

— У нас сейчас все же не начало ХХ века и такой жесточайшей конфронтации нет. Все мы — и официальные власти, и оппозиция служим одной России. И поскольку у меня появилась возможность высказаться, я воспользовался этим. Но я все-таки русский. И когда стало необходимо, надел мундир, пусть и дипломатический.

Посла удовлетворило такое объяснение.

— Я слышал, вы являетесь сторонником западного образа жизни. Как у вас говорят — англовилы?

— Да, — подтвердил Романов, не вдаваясь в