– Это суд разберется, кто там пытался, а кто причинял. Так что давай рассказывай, где твою бабушку можно найти? Кстати, а звать-то тебя как?

– Костей. А вы кто такие? Не поведу я неизвестно кого к бабушке! Может, вы на нее зуб точите?

Костя гордо выпятил нижнюю губу и встал в решительную позу.

Маргарита не выдержала и рассмеялась, а Гуров просто показал свое удостоверение, не уточняя, что именно ему понадобилось узнать у Марии Ильиничны.

Костя нахмурился, но сразу же согласился проводить их к бабушке.

Воспользовавшись дорожным молчанием, полковник обдумал произошедшее.

Поначалу он решил, что отсутствие в конторе Марии Ильиничны – очередное свидетельство того, что Маргарита держит связь с преступником, который, скорее всего, связан с общиной старообрядцев и знает всех ее членов.

Однако неожиданное появление Кости отметало эту версию на корню. Если бы настоящий вор узнал о намерении Гурова отправиться в контору, то он, несомненно, предупредил бы парня, чтобы тот не появлялся.

К тому же то, что сама Маргарита явно видела Костю впервые, говорило в ее пользу. По крайней мере, можно было точно утверждать, что к нападениям она отношения не имеет. А раз так, то значит, и сведения умышленно передавать не могла. Уже хорошо.

А вот то, что Костя говорил о нанявшем их мужчине, вызывало у Гурова сильные сомнения. Его родство с читальщицей, так вовремя подкинувшей Федору идею о том, что икону украл кто-то из соседей, не казалось ему случайностью.

Она вполне могла сама быть инициатором этого преступления.

У старушки был мотив религиозный – желание вернуть святую реликвию в лоно общины. И внук, готовый помочь. И она, несомненно, знала всех старушек-соседок, вечно торчащих на лавочках возле домов и замечающих, кто и куда пошел. Поэтому сведения о перемещениях полковника она вполне могла получить от них. Единственное, что пока оставалось непонятным, это то, как она могла узнать адрес, указанный в путеводителе Круглова.

С другой стороны, сам этот путеводитель долгое время пролежал в квартире соседа-алкоголика, а потом в руках соседки Валентины Михайловны. Это давало массу возможностей. Но пока у Гурова не было никаких фактов. Только рассуждения. Нужно было еще раз увидеться с этой читальщицей и обстоятельно ее расспросить.

Праскева открыла глаза оттого, что кто-то тряс ее за плечо. Вокруг было темно и довольно холодно. Она приподняла голову и стукнулась о что-то твердое. Только боль вырвала ее из объятий сна окончательно, и она поняла, что не дома.

Если быть точным, то дома у вдовы теперь не было. Оставалось только пепелище, на котором можно было разжиться лишь угольками да пеплом для того, чтобы удобрить поле.

Теперь они с дочерью ночевали в сенях у дальних родственников по мужу. Оставили их тут из милости, потому как податься было совершенно некуда. Праскева не представляла, как она будет жить дальше. Кто ей поможет?

Мужа нет, ребенок маленький, да и болеет много. Ничего у нее теперь не осталось, а прожить своим ремеслом сейчас будет сложно. У всех беда и безденежье. Даже богатые барыни еще не скоро увидят новые дорогие платья и уборы. Еще не скоро сыграют в Казани новую свадьбу, на которую всем нужно хорошенько нарядиться…

О Юрии она старалась не думать. Получалось не очень, но днем, когда было полно дел, она ничего не чувствовала, кроме тревоги за свою судьбу и судьбу дочери.

А сейчас именно Матрена выдернула ее из сладкого забытья:

– Мамочка, мне недоброе снилось. Можно я с тобой полежу?

– Конечно, милая, залезай.

Дочка тут же юркнула под груду теплых одеял, щедро отданных им хозяевами, которые сами спали в протопленной избе.

– Что тебе такое снилось?

– Не помню. Страшное. Не хочу вспоминать.

Праскева не стала расспрашивать. Дочка опять начала кашлять, и это ее волновало гораздо больше, чем какие-то страшные сны.

После пожара и гибели Юры они много плакали, но на Матрену все увиденное в тот день повлияло сильнее. Она как-то странно заболела, будто лихорадкой. И длилась эта ее болезнь долго, мучила и терзала бедное тело девочки. Но в конце концов, совсем недавно отпустило.

Зато теперь начались эти страшные сны, а за ними последовал кашель. Может быть, скорая весна изменит грустное настроение, которое не оставляет не только ее дочь, но и ее саму?

Матрене снилось разное. Она не все помнила, но кое-что могла бы рассказать. Ей просто не хотелось лишний раз вспоминать все это. Сны ее пугали и вызывали желание вообще разучиться спать. Но, как назло, именно сейчас она спала больше, чем обычно. Наверное, сказывалась так и не отпустившая полностью болезнь…

Чаще всего ей снилось, что ее кто-то зовет. Кто-то приятно знакомый. Она шла на голос и оказывалась в своем собственном дворе, каким он был до пожара. Она заходила в свой дом, и он был на удивление пустым и неживым. Однако она узнавала все предметы и вещи, которые там остались. Теперь их, конечно, уже не было, но во сне она поначалу этого не помнила. А потом она замечала того, кто ее звал.

Посреди комнаты стоял Юра, только в прокопченной и порванной одежде. Одного рукава не было совсем, но сам он был цел и невредим, будто пламя его и не коснулось. Тогда она понимала, что это именно он звал ее сюда, и пугалась. Она помнила, что он умер и не может быть из плоти и крови.

Он меж тем улыбался ей и радовался тому, что она пришла.

– Я звал тебя. Хорошо, что ты пришла. У меня для тебя кое-что есть. Ты должна это забрать.

Матрена с ужасом смотрела, как он делает к ней шаг и протягивает руку. Она поворачивалась, чтобы бежать, и тут весь дом в один миг вспыхивал страшным пламенем. Он горел так, как горел, наверное, в последние мгновения своего существования. Матрене казалось, что вот так и должен выглядеть ад. Она уже ничего не видела, кроме огня, и просыпалась от ужаса, вся в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем.

В следующий раз она видела себя на пепелище своего дома. Было уже лето. Вокруг пели птицы и стрекотали кузнечики. Сквозь черную землю кое-где пробивались зеленые ростки. Она стояла снова на том месте, где был центр ее избы, и снова слышала, как ее зовут.

Только на этот раз звали ее из-под земли. Матрена пыталась затыкать уши, чтобы не слышать навязчивый шепот, но это не помогало. Они хотели, чтобы она что-то забрала у них, и не собирались отставать от девочки. Она пыталась убежать с пепелища туда, где жила сейчас. Но, подняв глаза от обгорелой земли, не могла узнать местность. Все вокруг было такое же обугленное и одинаковое. Тут она снова просыпалась от страха.

А недавно к Юрию в ее сне присоединилась чудесная золотая женщина. Матрена точно знала, что это была сама Матерь Божия. Она являлась на пепелище и призывала прийти туда и найти ее образ. Она всегда выглядела по-разному. То это был прозрачный силуэт, в котором невозможно было разглядеть реальные черты. То источающая золотое сияние женщина из плоти и крови, черты которой почему-то напоминали Матрене ее собственную мать. А иногда она говорила с ней прямо с иконы, и тогда девочке казалось, что она чудесным образом видит прямо сквозь земную твердь и точно знает, где именно нужно искать икону.