чем оно оформилось в четкую мысль, Лика подняла обложку, перелистала страницы и обнаружила, что часть фотографий исчезла. Не хватало перехваченной резинкой стопки полароидных снимков, сделанных в тот вечер, когда Батурины отмечали с соседями помолвку своей старшей дочери Регины.

* * *

Разумеется, ни Светлана, ни Николай не заметили, кто из гостей трогал альбом. Во время перемены блюд все ходили туда-сюда по двору, но занятой хлопотами хозяйке было некогда наблюдать за каждым.

– Что было на тех фотографиях? – устало спросила следователь Снегова.

Похоже, все новые повороты в этом запутанном деле она связывала с Гликерией Ковалевой лично.

– Ничего. Гости вечеринки, которую устраивали Батурины в честь того, что их старшая дочь выходила замуж. Я видела их впервые, потому что за всеми событиями тогда просто не успела. А сейчас разглядывала не очень внимательно, просто перелистала, потому что Светлана позвала к столу.

– А вы эти фотографии смотрели? – повернулась следователь к хозяевам дома.

– Нет, – вздохнула Светлана. – Чужой альбом смотреть – все равно что в замочную скважину подглядывать. Да и неинтересно мне это. Мы же никого из этих людей тогда не знали, только купили дом и переехали. Чем меня мог заинтересовать чужой праздник?

– А позже? Когда вы уже познакомились с соседями?

– А позже я уже про этот альбом и не вспоминала. Выкинуть рука не поднялась, все-таки чья-то память. Вот и унесла на чердак. И достала только сейчас, когда Лика неожиданно приехала.

– Да уж, про неожиданный приезд Лики мы наслышаны. – Мария Олеговна скептически поджала губы. – Равно как и про его последствия.

– Следователь должен более четко и критично выстраивать причинно-следственные связи, – огрызнулась Лика. – Произошедшее убийство Кати никак не связано с моим приездом, а вот взаимосвязь с преступлением двадцатилетней давности выстраивается благодаря тому, что я здесь. Как говорится, почувствуйте разницу.

Снегова предпочла пропустить ее слова мимо ушей.

– И все-таки пусть пару мгновений, но вы же видели, что изображено на этих фотографиях. Раз их кто-то забрал, значит, там могло быть что-то важное. Постарайтесь вспомнить. – Немного помолчав, она решила добавить: – Пожалуйста. Откуда вообще взялись эти фотографии?

– Их снимал мой дед.

– Тот самый, которого Марлицкий подозревал в убийстве, да настолько серьезно, что затер все улики?

– Да. Тот самый. Я вижу, Валентин Михайлович успел с вами поговорить.

– Да. Полковник в нашей среде пользуется настолько абсолютным уважением, что никому и в голову не придет отказывать, если он приглашает к себе. Признаюсь, я была потрясена тем, что услышала. Если бы кто-то другой сказал мне, что Марлицкий может уничтожить улики и повесить преступление на кого-то другого, выгораживая своего друга, я бы ни за что не поверила. Но Валентин Михайлович настаивает, что все было именно так. Однако вернемся к фотографиям.

Лика закрыла глаза, вызывая в памяти картинку. Вот она поднимает тяжелую крышку, обтянутую бархатом. Рассматривает фотографии прабабушек и прадедов, потом смотрит на любимые родные лица… Бабушка, дед, мама с папой. Она сама. Вот пачка глянцевых квадратиков из полароида. Мода на него давно отошла, но дед нашел завалявшуюся кассету и пришел с аппаратом на праздник.

Регина. Красивая, веселая, улыбающаяся, с нежностью глядящая на жениха. И совсем другая Регина, испуганная, зажатая, смотрящая на кого-то в толпе гостей с ужасом в глазах. На кого? Как теперь узнаешь? Еще на одной фотографии те самые гости, соседи и друзья, которых позвали порадоваться за молодых. Кажется, когда она смотрела на эту фотографию, то подумала, что все выглядят какими-то невеселыми. Кто показался ей наиболее мрачным?

Пятнадцатилетняя Катька? Ну не она же зарезала сестру из ревности и зависти? Да и себе в грудь, спустя двадцать лет, нож вогнала не она. Бабушка? Да, та смотрела прямо на снимающего ее деда, и губы ее были сжаты в тонкую-тонкую линию, как бывало всегда, когда бабуля о чем-то напряженно думала. Она уже тогда подозревала, что ее любимый муж крутит роман с юной соседкой? Анна Марлицкая, знающая, что Регина выдала ее страшный секрет? Ермолаев, принявший трудное решение уволиться и уехать в Африку? Благушин? Его болезненная жена? Влад Панфилов, счастливый жених, которому, казалось бы, было совсем не о чем грустить. Или он узнал, что его будущая жена ждет ребенка от другого?

– Регина кого-то боялась, – наконец проговорила Лика. – Но кого именно, по тем фотографиям сказать было невозможно. Я убеждена, что их украли не поэтому.

– А почему?

– Тому, кто это сделал, было очень важно, чтобы фото не увидел кто-то другой. Не я.

– С чего вы это взяли?

– С того, что я их уже видела и ничего важного не заметила. А вот кто-то другой, попадись они ему на глаза, мог и заметить.

– Яснее не стало, – заметила следователь. – Ладно, попробую попрощаться с вами еще раз. До завтра. И напомню, чтобы вы оба никуда не уезжали из Сестрорецка.

– Да мы и не собираемся, – заверил Снегову Антон.

Попрощавшись с хозяевами, они вышли на улицу и остановились у калитки.

– Куда теперь?

– Тош, я, наверное, в отель пойду, – начала Лика поспешно. Отчего-то ей вдруг показалось, что ее присутствие утомило Антона. – Ты и так целый день со мной провозился. А у тебя ведь, наверное, дела, работа, девушки.

– Последнее можно считать ревностью или это простое женское любопытство? – В его глазах плясали чертенята.

Ревностью? Вот еще глупости! Как она может ревновать этого чужого мальчишку, которого помнит сидящим на горшке? Легким движением бровей Лика дала понять, что вопрос неуместен.

– Если можно, проводи меня, – попросила она, оставив его без ответа. – Стыдно признаваться, что я такая трусиха, но мне как-то не по себе.

– Отлично, – с воодушевлением ответил Антон и пояснил, видя ее недоумение: – По крайней мере, я могу быть спокоен, что тебя не понесет ночью на пляж.

Не спеша они дошли до входа в «Зеландию» и остановились перед стеклянной дверью.

– Спасибо, – сказала Лика, которую вдруг сковала невесть откуда взявшаяся неловкость.

– Не за что.

– Тогда до завтра?

– До завтра.

Она шагнула к двери и тут же с готовностью остановилась, услышав за спиной нежное:

– Луша!

– Что? – повернулась она к Антону.

Вместо ответа он притянул ее к себе и поцеловал. Лицо у него при этом было такое решительное, что она, пожалуй, засмеялась бы даже, если бы не опешила от самого факта неожиданного поцелуя. Мысли в голове пришли в полное смятение. Она не может целоваться с человеком, который на восемь лет младше. Ей никогда не нравились мальчишки. Ее идеал – мужчина от сорока до пятидесяти, с седыми висками и уставшими глазами. Так было всегда. И так будет всегда.