Я поспешил вперед, желая поскорее укрыться под крышей воздушного вокзала. Одной рукой я сжимал окованный в железо чемодан с флогистонами, а другой тянул Ариадну, постоянно задиравшую голову к небу. Сзади нас пыхтел дежурный агент, тащивший остальные наши чемоданы, включая солидный запас концентрата крови для моей напарницы.

Треск. Грохот. С храма невдалеке сорвался крест вместе с освещавшим его прожектором. Шума их падения мы, однако, не услышали: пневматические двери воздушного вокзала закрылись за нашими спинами, отсекая все звуки снаружи.

Электрический свет. Спокойная музыка пианолы. Мягкий ковер. Янтарное дерево на стенах кают-компании почтового дирижабля. Скоростная машина уже запускала двигатели.

– Гневается боженька, ох, гневается… – Дородный купец в малиновой рубахе и темном, цвета антрацита с дымом жилете посмотрел в окно и широко перекрестился, наполняя кают-компанию блеском рубиновых перстней. – Ох, на поезд билеты брать нужно было, а не на пузырь этот бычий. Слышишь, Илья Стимпанович, кажись, в левом двигателе дудит что-то! Ну, слышишь же? Ох, не долетим до Оболоцка, сердце говорит, не долетим! Рухнем! Рухнем! Помилуй, господи, за грехи наши погибаем!

Невысокий блондин в безупречном костюме-тройке посмотрел на своего спутника с явным раздражением.

– Савва Крестофорович, родной мой человек, во-первых, не за наши грехи, а за ваши. Ну и во-вторых, что вы панику на людей наводите? Мы же на «Кречете» летим. Там в рубке управления ковчег с вычислительными мощами самого старца Варфоломея Ветреника стоит. С такой аппаратурой над Северным ядовитым океаном лететь можно, а вы ветра испугались. – Отвернувшись от своего соседа, мужчина невозмутимо вытащил серебряную флягу, наливая себе в стакан темную тягучую жидкость.

– А вы, Виктор, будете? – Он посмотрел на меня и протянул фляжку. – Вы же Остроумов? Ну конечно, он. Кто еще в столице с таким роботом очаровательным ходит? Читал много в газетах. Очень рад такой компании.

Блондин крепко пожал мою руку и очаровательно улыбнулся.

– Грозов Илья Стимпанович. Новый городской голова Оболоцка.

Сидящий рядом с ним купец кинул на него колючий взгляд, но затем опомнился и тоже изобразил медовую улыбку. Я внимательно посмотрел на него. Дело купца я уже читал. Савва Крестофорович Толстобрюков, прежний городской голова, уволенный с должности из-за допущенного им бунта.

– Батюшка, Илья Стимпанович, я всегда говорил, что с вашей головой светлой, вашими бальзамами витальными у вас великое будущее будет, – заискивающе проговорил Толстобрюков. Глаза купца при этом были холоднее льда.

Грозов улыбнулся купцу.

– Савва Крестофорович, да ладно вам. Я выиграл, вы проиграли. Должность моя. А большего мне не надо. Счеты сводить за прошлое не буду. Я не вы. – Блондин посмотрел на купца с сожалением и обернулся к нам. – Какого индивида потеряли, если честно. Какой типаж был до бунта. В глаза ему никто и смотреть не смел, шапки за три улицы ломали… А теперь что? Скука… А вы, Виктор, в Оболоцк какими судьбами назначены? Расследовать делишки нашего Саввы Крестофоровича?

Грозов посмотрел на купца и ехидно улыбнулся.

– Глядите, милый друг, вот скинет вас Виктор за ваши художества с дирижабля, как Кошкина, упокой господи его душу, и ведь прав будет. Не так ли?

Купец смолчал, лишь посмотрел на Грозова нехорошим взглядом, который новый городской голова, кажется, даже не заметил.

Блондин вновь протянул мне фляжку.

– Так что, Виктор, вы пить-то будете? Что значит «нет»? Вы меня, нового городского голову, обидеть, может, хотите? Давайте. Один глоточек. Это же с моего завода. Настоящее вино, а не какая-то виноградная бурда из ваших столичных оранжерей. Да вы понюхайте только, уловили? Именно! Это настоящее оболоцкое свекольное, лучшее из вин! Да попробуйте, смелее. Это нектар же, поцелуй нимфы поутру. Глоточек. Ну, вот хорошо. А? Благородство ноты уловили? А горчинку? Да? А смолку, смолку чувствуете? Десять лет выдержки в комбинированных бочках из дуба, осины и смолистой ели. Такой вот секрет букета.

Грозов заулыбался и быстро подал мне со своей тарелки пласт копченой чайки, которым я с большим трудом зажевал непередаваемый вкус предложенного нектара.

– Еще выпьете? Нет? Неужели хватит? Не понравилось? А, ну это бывает, это просто потому, что у вас нет достаточного опыта в хорошем вине.

Я поскорее схватил еще один кусок мяса с тарелки, надеясь перебить чудовищный вкус во рту, но даже пикантное чаячье мясо не могло в этом помочь.

Грозов легко засмеялся и продолжил смаковать содержимое фляжки.

Мы разговорились. Беседа, начавшаяся с пустых разговоров об обстановке на Урале и последних новостях столицы, перешла на куда более острые темы.

– А нечего и удивляться, что в городе бунт случился. Все к этому шло. – Грозов развел руками. – Как летом эпидемия Гнили началась, так я сразу понял, будет кровь. Вы вживую Гниль видели когда-нибудь?

– К счастью, не приходилось.

– Это страшное дело. Жрет все. Пшеница, свекла, свиньи, книги, куры, шпалы, ну и людей, конечно. Сперва изнутри сжирает, а потом снаружи. Вон у меня приказчик был. Так он прямо у меня в доме в горячку впал, на семью мою прыгнул. Хорошо еще, я с тростью был любимой. – Городской голова нежно погладил покрытого зеленой эмалью змея, венчающего трость. – У меня там кинжальчик в рукоятке, изумительной, вам скажу, остроты. В общем, пока жена детей прочь тащила, я прямо в гостиной живот приказчику и вспорол. И представьте, вот снаружи-то он человек человеком, а как кишки вывалил, там уже плесень одна и была. Просто месиво серо-бурое. И знаете, жижа такая еще с них течет, вот очень соус на этом бефстроганове напоминает.

Грозов с сомнением посмотрел на поставленную стюардом тарелку. Он помялся, однако все же решил дать блюду шанс и изящно подцепил мясо. Попробовал. Удивленно хмыкнул и, оживившись, пододвинул тарелку поближе.

– А знаете, изумительно, вот на почтовых дирижаблях почему-то всегда хорошо готовят. Лучше, чем в Оболоцке по крайней мере. – Илья Стимпанович посмаковал кусочек и запил его свекольным вином. – Ах, жизнь прекрасна.

Дирижабль дернулся. Заскрипели отдаваемые тросы. Буря снаружи ослабела, и мы начали взлетать.

Испустив вздох прибиваемого к кресту мученика, купец Толстобрюков широко перекрестился. Стоящий подле него слуга спешно щелкнул чемоданчиком, извлекая большую икону, вытравленную на серебряной доске. Приложившись к ней, купец перекрестился вновь.

Ожили моторы. Зашумела раздвигающаяся крыша воздушного вокзала. Еще один толчок. Полет и первый удар ветра. Винты вышли на полную мощность. За черным окном уже неслись дымные клочья.

Прошла минута, другая, мы прорвали дым, и вокруг вспыхнули огни Верхнего города. Удары ветра ослабли, и ход небесной машины стал плавным.

Наша беседа вновь вернулась к эпидемии и бунту.

– Да, страшные дни