— Вроде бы нет. Разве что вот с Каринкой-армянкой из второго подъезда они несколько раз разговаривали. Девчонка красивая и разбитная такая… А Антошка ее заинтересовал, потому что он из детдома.

Я записала адрес этой самой Каринки-армянки, еще раз постаралась успокоить Марию Романовну, посоветовала ей сходить в больницу и распрощалась. Спускаясь по лестнице, я в очередной раз констатировала, что кости мои не ошибаются никогда. Возможно, я на пути к разгадке тайны смерти Сережи Губанова. Впрочем, может быть, я разгадала бы ее и в свое первое посещение этой квартиры, но тогда мне помешала Мария Романовна. И как знать, если бы она не помешала тогда, не было бы ни вчерашней истерики Антона, ни последовавшей за этим психушки? Но это были лишь мои предположения, которые только предстояло проверить.

* * *

Белые стены… Белый потолок. Все белое. Только кровь — красная.

Мне страшно. Зачем я ввязался в это дело? Зачем? Зачем?!!

Антон хотел было снова удариться головой о стену, но сил уже не было, и он безвольно повалился обратно на кровать, тихо постанывая. Было плохо, жутко плохо. Наверное, так же плохо, как когда он узнал, что умерла мама… Даже, пожалуй, еще хуже.

«Это все Сережка, — думал он, — вот уж кто не боялся никогда. И все твердил: «Ничего страшного, ничего страшного!» Вот и лежит теперь в могиле. А я где лежу?»

Антон осмотрелся по сторонам, но везде были только больничные стены, ничего нового он не увидел. Он лежал и жалел обо всем: и о том, что поддался на Сережкины уговоры, и о том, что нахамил тетке, а главное, о том, что попал сюда. И когда его отсюда заберут, непонятно. И неизвестно, заберут ли вообще. Вдруг тетка отправит его обратно в детский дом? Она так расстроилась из-за этой вазы, а потом еще из-за телефонной трубки… И вообще, раз его отправили сюда, значит, тетка решила, что он психованный, а зачем ей такой племянник? А ведь они так хорошо жили с тетей Машей, и Антон действительно искренне ее любил и был за все ей благодарен. А теперь тетя Маша оставит его здесь навсегда…

Антон невольно всхлипнул. Все могло бы быть так хорошо, если бы он сам не наломал дров. И зачем ему нужны были эти деньги? Ведь только на жвачки их и хватало. Сдались ему эти жвачки, ведь в детдоме так хорошо кормили! И воспитатели были такие добрые, особенно Варвара Михайловна. А теперь вот говорят, что она убила Сережку и ее посадят в тюрьму.

Антон не верил в это. Ему очень хотелось помочь Варваре Михайловне, рассказать обо всем именно ей, а не тетке, которая все равно ничего не поймет и только лишний раз выпорет. А главное — рассказать про этого страшного человека, которого Антон по-настоящему боялся. А больше всего ему хотелось помочь самому себе.

То, что казалось Сережке детской забавой, превратилось в кошмар. Антон, даже несмотря на успокоительные лекарства, которыми его напичкали, боялся спать. Он просто не мог: едва ему удавалось провалиться хоть на несколько минут в сон, как перед глазами вставало перекошенное от злобы лицо этого человека и раздавался его страшный шепот: «Вякнете кому-нибудь — и с вами то же самое сделаю!» И в этом Антон не сомневался. С Сережкой вон уже сделали.

Он снова посмотрел в белый потолок и бессильно заплакал. Ему было страшно…

Он еще не знал, что очень скоро его кошмары закончатся, что придет незнакомая женщина, которая точно скажет, что ему делать. И что тем самым он поможет и себе, и ей, и другим людям, и даже Варваре Михайловне…

* * *

Каринка-армянка и впрямь оказалась красивой, яркой и весьма раскрепощенной девчонкой лет двенадцати. Эти восточные девицы — они очень рано, как правило, формируются. Карина полностью подтверждала это правило.

— Я все знаю, — с порога заявила мне она, не испытывая ни тени смущения. — Тетя Маша звонила, про вас рассказывала. Я так и знала, что вы ко мне придете. Хотя я в частных детективов не очень верю, — это все в книжках они любое преступление раскрывают, а в жизни…

— А почему ты так думаешь? — невольно улыбнулась я.

— Читать надо больше, — назидательно произнесла девчонка. — Вот я про Шерлока Холмса специально прочитала. Ну и где вы в жизни такое видели? — скривила она рот.

— А ты считаешь, что много в своей жизни видела? — стараясь говорить мягче, чтобы не потерять контакт, поинтересовалась я, изо всех сдерживая себя внутренне от смеха, готовясь услышать в ответ: «Да уж побольше вашего!»

К счастью, этого не произошло, и Карина просто пригласила меня войти. В комнате она достала из серванта пачку сигарет, преспокойно закурила и столь же невозмутимо сказала мне:

— Курите, если хотите.

Естественно, никаких нотаций ей я читать не стала, чтобы не выглядеть идиоткой, но несколько озадаченно отметила в душе, что мое поколение было все-таки… поскромнее — не сочтите меня ханжой.

— Так вот, — забравшись в кресло с сигаретой в руках, продолжила Карина. — Антон в больнице, все думают, что он сумасшедший, а это все не так.

— А как? — спросила я.

Что было хорошо, так это то, что с Кариной было разговаривать легко: она не кочевряжилась, не ломалась, а открыто стала рассказывать то, что ей было известно. Мне не приходилось вытягивать из нее ответы, как часто бывало в моей практике.

— А так. Он просто боится, вот и все.

— Кого боится?

— Пацанов из одного двора, с проспекта Энтузиастов, — ответила Карина, выпуская дым в потолок. — Они на него наехали. Он из-за этого и в секцию бокса записался. А чего толку — они старше его на несколько лет! Там есть такой Паша Амбал — все мне проходу не дает, как будто у меня здесь медом намазано, — показала она на свою формирующуюся грудь.

— А что Антон? Почему они на него наехали?

— А, не знаю! — беспечно махнула рукой Карина. — Может, из-за меня… Антошка — он такой прикольный парень. Он младше меня, а все равно прикольный. Паша Амбал, а уж особенно дружок его, Андрюха Шепелявый, — вообще полный отстой! А Антошка мне даже духи подарил.

Она поднялась с кресла и, вильнув не по годам развитыми бедрами, показала мне флакончик духов далеко не самой известной фирмы. Вот на эту ерунду мне было совершенно наплевать, поэтому я даже не стала притворно восторгаться сим подарком.

— Неужели только из-за тебя? — в упор спросила я.

Карина несколько обиженно надула губки, но все же сказала, вновь забираясь с ногами в кресло:

— Не знаю. Честно, не знаю. И Антон молчит. Он просто боится. Не поделили, наверное, что-то… Антошка тоже мальчик непростой. В детдоме они с Сережкой своим и клей нюхали, и на рынке яблоки воровали. А может, что и похуже вытворяли. Но вы у него сами об этом спрашивайте, я ничего говорить не буду. А те, что с Энтузиастов, наверное, его с Сережкой выследили и на счетчик поставили…

— На счетчик?! — ахнула я. — Ребенка?!

Карина усмехнулась с таким видом, что я почувствовала себя отставшей от жизни пятидесятилетней теткой. В подростковом мире царили свои законы, мало чем отличавшиеся от мира взрослых. Только все было гораздо уродливее и жестче.